— Это не её роль, а его заблуждение

Я вливаю себе в кружку остаток утреннего кофе и слышу, как муж произносит почти объявлением с кафедры:
— Ира, ты должна поехать и помогать маме каждый день. Это не обсуждается.

Я глотаю горьковатый напиток и невольно замечаю, как его руки сжимают край стола. Он что, правда считает это моим прямым долгом? Внутри закипает возмущение, но я стараюсь не вспыхнуть. Кирилл говорит об уходе за его матерью так, словно мне выдали при рождении должностную инструкцию. Мой взгляд скользит по кухне, цепляясь за чашки, за воскрешающий аромат свежемолотых зёрен, но даже это не успокаивает.

— Объясни хоть, почему именно я? — коротко спрашиваю я, с трудом сохраняя спокойствие.
— Потому что ты жена, — отвечает он, не поднимая глаз. — Мама не молода, ей нужно внимание.
И это всё, что он может сказать? Я осознаю, что его старший брат Денис будет гонять мяч на поле в субботу, а свекровь останется опять моей заботой. До окончательного взрыва один шаг.

На следующее утро я уезжаю к Лидии Сергеевне, даже не успев допить кофе. В вагоне электрички руки дрожат, словно меня вдруг вытащили на сцену и велели играть чужую роль. Мне-то казалось, что я и без того делаю для его семьи достаточно. Неужели Кирилл вообще не видит моих стараний?

Добравшись до её дома, я стучу в дверь, чувствуя ком в горле. Когда свекровь открывает, она выглядит уставшей, но улыбается:
— Ириш, миленькая, зачем тебе каждый день сюда приезжать? Я сама справлюсь.
— Кирилл считает, что я обязана помогать. Знаете, он так и сказал: «Это не обсуждается», — вылетает у меня прежде, чем я успеваю прикусить язык.

Она смотрит растерянно и прикладывает ладонь к груди, будто пытается понять, не ослышалась ли. На столе замечаю старую вазу с засохшей розой: советский фарфор и безжизненный цветок внутри. Напоминает наши отношения в семье: вроде бы должна быть красота, а на деле — сухие лепестки и надломленный стебель.

Сама Лидия Сергеевна живёт скромно: узкая кухня, слишком большое кресло в комнате — оно когда-то принадлежало покойному свёкру. Я завариваю чай в её потрескавшемся чайничке, мысленно укоряя Кирилла за то, что и чайник я же приношу. Начинаю убираться, хотя она просит меня остановиться.

— Да брось, Ириш, не мучайся. Я ведь не лежачая. Спасибо, что приехала, но зря ты так стараешься.
— Хочу, чтобы Кирилл понял: я не враг его семье. Вот и доказываю.
— Ты никому ничего не должна, — мягко возражает она. — Мысли у моего сына старомодные, это он от отца впитал, хоть семья у нас никогда не была слишком «традиционной».

Вечером я возвращаюсь домой вымотанная, но не от заботы, а от осознания: Что, если я всю жизнь буду за кем-то ухаживать, стараясь оправдать чужие ожидания? Кирилл ждёт меня, с порога задаёт один-единственный вопрос:
— Как там мама? Успела всё?

Мне кажется, он и не думает, что мне тоже нужно пространство для отдыха. В моём голосе вспыхивает тихий упрёк:
— Вроде да. Она не понимает, почему ты навязываешь ей мою помощь. Лидия Сергеевна… она сама справляется.
— Не рассуждай, — оборвал он, — я лучше знаю, что ей нужно.

Наутро я еду к свекрови снова. Но в этот раз прихожу с другим решением: я не стану каждый день вылизывать её квартиру в угоду мужу. Мы просто чай пьём, болтаем о погоде. Она спрашивает, как мои дела на работе, улыбается. Может, так и надо — просто быть рядом, когда это действительно нужно, а не «по расписанию»?

На четвёртый день Кирилл звонит прямо туда, пытается выяснить, не сбежала ли я от своих «обязанностей». Лидия Сергеевна берёт трубку и бесцеремонно произносит:
— Сынок, перестань командовать своей женой. Я рада, что она приезжает, но не будь таким самодуром.
Её слова звучат громко, не только в телефон. Они отдаются эхом в моей голове, запуская странное чувство облегчения.

Когда я возвращаюсь, Кирилл стоит на кухне, стиснув скатерть.
— Значит, ты хочешь жить как тебе вздумается? — спрашивает он, бросив мрачный взгляд. — А семейное уважение куда девать?
Я еле сдерживаюсь, чтобы не закричать.
— Кого я не уважаю? Твою маму, которая сама говорит, что не хочет обременять меня? Или тебя, который решил, будто у меня нет своей жизни?

Он молчит, но в глазах зреет негодование. Я впервые замечаю, как его уверенность выглядит натянутой — будто за ней скрыта бессильная злость. И я внезапно понимаю, что его претензии давно отошли в зону абсурда.

Вечером я сажусь к столу и аккуратно складываю свои дневники, тетрадки, пару фотографий.
— Что ты делаешь? — спрашивает Кирилл.
— Я собираю вещи. Если твоя мать реально нуждается в помощи, я готова помочь, но не в форме приказа. Если ты не перестанешь давить, я уеду совсем.

Мы долго молчим. В его взгляде нет прежней уверенности, только горечь. Повисает тяжёлая пауза, и вдруг я чувствую себя удивительно спокойно. Буквально слышу стук собственного сердца и понимаю, что отныне буду отвечать лишь за те обязательства, которые выбираю сама.