В этом году весна выдалась холодной. Апрельский ветер гнал по улицам прошлогодние листья, а редкие прохожие кутались в шарфы и воротники. Я стояла перед подъездом старой пятиэтажки, сжимая в руке связку ключей. Третий этаж, квартира 27 – адрес, знакомый с детства, теперь казался чужим и враждебным.
— Анна Сергеевна! – окликнул знакомый голос. – Наконец-то приехали!
Вера Павловна, соседка мамы, спешила ко мне, придерживая на ходу цветастый платок. Она почти не изменилась за эти годы – та же статная осанка, внимательный взгляд и неизменная доброжелательная улыбка.
— Здравствуйте, Вера Павловна, – я попыталась улыбнуться в ответ.
— Замёрзли совсем! Пойдёмте ко мне, чаю попьём.
— Спасибо, но мне нужно… – я замялась, подбирая слова.
— Знаю-знаю, – она понимающе кивнула. – Но от чашки чая силы только прибавятся. А потом я вам помогу. Вдвоём-то оно легче будет.
В её уютной кухне пахло свежей выпечкой. На столе уже дымились чашки с чаем, словно Вера Павловна знала заранее о моём приезде.
— Ватрушки сама пекла, – она подвинула ко мне тарелку. – Как Маша любила…
Я сглотнула комок в горле. Мама действительно обожала ватрушки Веры Павловны.
— Три недели прошло, а как вчера, – тихо проговорила соседка. – Она часто вас вспоминала.
— Правда? – я удивлённо подняла глаза. – А мне казалось…
— Что она обижалась? – Вера Павловна покачала головой. – Нет, Анечка. Гордилась. Всем показывала вырезки из журналов с вашими статьями. «Моя дочка, – говорила, – известный психолог».
Я почувствовала, как защипало глаза.
— Последний раз мы виделись полгода назад. Всё собиралась приехать, но работа, пациенты…
— Жизнь такая, – вздохнула Вера Павловна. – Вы себя не корите. Маша всё понимала.
Чай остывал в чашке, а я никак не могла заставить себя встать и пойти в мамину квартиру.
— Знаете, – неожиданно оживилась соседка, – а ведь она перед… незадолго до… В общем, просила передать вам кое-что.
Вера Павловна встала и вышла в коридор. Вернулась с небольшой коробкой, обтянутой выцветшим бархатом.
— Вот. Сказала: «Когда Аня приедет разбирать вещи, отдай ей это». И ещё добавила: «Пусть сначала посмотрит здесь, а потом уже в квартиру идёт».
Я осторожно открыла коробку. Внутри лежали старые фотографии, какие-то письма и… мамин дневник в потёртой кожаной обложке.
— Читайте, – Вера Павловна поднялась. – А я пока посуду помою.
Дрожащими руками я достала дневник. На первой странице знакомым маминым почерком было написано: «Моей Анечке. Прости, что не смогла рассказать раньше…»
«15 марта 1978 года.
Сегодня я встретила его. Просто шла по улице, а он нёс огромный букет мимоз. Споткнулся, цветы рассыпались… Мы собирали их вместе, смеялись. Его звали Александр…»
— Александр? – я растерянно посмотрела на Веру Павловну. – Но папу звали Сергей.
— Читайте дальше, – тихо ответила она.
«Он был художником. Не очень известным, зато таким талантливым! Рисовал мой портрет, говорил, что я его муза. А потом… Потом его картины заметили. Пригласили на выставку в Париж. Он должен был вернуться через месяц…»
Я перелистнула несколько страниц.
«Октябрь 1978.
Я беременна. Четвёртый месяц. А от него ни строчки. Говорят, остался во Франции. Начал новую жизнь…»
— Так Сергей… – я запнулась.
— Не был твоим отцом, – закончила Вера Павловна. – Он появился, когда тебе было два года. Полюбил вас обеих, как родных. А потом…
— Погиб в аварии, – я помнила это смутно, мне тогда было пять.
В коробке, под дневником, лежала старая фотография. Молодой мужчина с копной тёмных волос держит букет мимоз. Улыбается. Мои глаза. Мой разрез бровей.
— Мама никогда не говорила…
— Боялась, – вздохнула Вера Павловна. – Сначала не хотела разрушать память о Сергее, потом… Потом стало поздно. Но она очень хотела, чтобы ты узнала правду.
Я взяла следующее письмо. Почерк был незнакомый, размашистый.
«Дорогая Маша!
Прости меня, если сможешь. Я не мог вернуться – здесь началась совсем другая жизнь, другое искусство. Знаю, это звучит как предательство. Наверное, так оно и есть…»
Письмо датировалось 1990 годом.
— Он искал вас, – тихо сказала Вера Павловна. – Много лет спустя. Маша не ответила.
За окном начал накрапывать дождь. Я смотрела на фотографии, письма, пожелтевшие страницы дневника – осколки чужой жизни, которая неожиданно оказалась моей.
— А он… жив? – мой голос дрогнул.
— Умер пять лет назад. В Париже. Маша узнала случайно, из статьи в интернете. Тогда и решила, что когда-нибудь расскажет тебе.
Я встала. Ноги были ватными, но теперь я точно знала, что готова войти в мамину квартиру.
— Вера Павловна, спасибо вам. За чай, за… за всё.
— Подождите, – она протянула мне ещё один конверт. – Это вам. От Маши.
В конверте оказался ключ – старый, с витиеватой головкой.
— От шкатулки, – пояснила соседка. – Которая стоит на трюмо в спальне. Маша сказала, там есть ещё кое-что важное для вас.
Я сжала ключ в ладони. Он был тёплым, словно хранил тепло маминых рук.
— Пойдёмте, – Вера Павловна встала. – Я помогу вам разобрать вещи.
— Нет, – я покачала головой. – Сейчас я хочу побыть там одна. Можно?
Так стоп!!! Вы всё ещё не подписаны на наши каналы в Телеграмм и Дзен? Посмотрите: ТГ - (https://t.me/ru1ogorod) и Дзен (https://dzen.ru/1ogorodru)
Она понимающе кивнула:
— Конечно. Я буду дома, если понадоблюсь.
У двери квартиры я помедлила. Где-то за ней ждала шкатулка с новыми тайнами, старые альбомы с фотографиями, мамины вещи… История, которую предстояло заново собрать по кусочкам.
Ключ легко вошёл в замок. Я глубоко вздохнула и переступила порог.
***
Ключ мягко щёлкнул в замке. В нос ударил знакомый запах маминых духов «Красная Москва» – она всегда была им верна. На тумбочке в прихожей стояла та самая фотография в простой деревянной рамке – мы с мамой на даче, мне лет двенадцать, обе смеёмся, перепачканные земляничным соком.
Я медленно прошла в комнату. Здесь всё осталось как прежде: старое кресло у окна, где мама любила читать, вязаный плед на спинке дивана, книжные полки… Только пыль, осевшая тонким слоем, напоминала о том, что хозяйки здесь больше нет.
Трюмо стояло на своём месте – массивное, с потускневшим зеркалом в резной раме. Шкатулка ждала меня там же, где я помнила её с детства. Маленькая, обитая выцветшим бархатом, с медной пластинкой на крышке.
Ключ подошёл идеально. Внутри лежал конверт, а под ним – ещё одна стопка фотографий и какой-то свёрток в шёлковой бумаге.
«Дорогая моя Анечка,
Когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет. Прости, что так долго молчала. Иногда самые важные слова оказываются самыми трудными.
В дневнике ты прочитала про Александра – своего настоящего отца. Но есть ещё кое-что, о чём ты должна знать. В шкатулке – медальон. Он принадлежал твоей бабушке, Александр подарил его мне перед отъездом. А теперь он твой.
Но главное не это. Помнишь, десять лет назад ты спрашивала про своего брата или сестру? Ты была права – у тебя есть брат. Его зовут Марк, он живёт в Париже. Александр рассказал мне о нём в том письме 1990 года. Я не ответила, но… я следила за их жизнью. Марк – художник, как отец. У него своя галерея на Монмартре.
Я знаю, что поступила неправильно, скрыв от тебя правду. Но теперь ты можешь всё исправить. Адрес галереи в конверте. Решать тебе, но знай – Марк ничего не знает о твоём существовании.
Я любила тебя больше жизни. И всегда буду любить.
Мама»
Руки дрожали, когда я разворачивала шёлковую бумагу. Медальон был старинный, с тонкой гравировкой и крошечным рубином в центре. Внутри – пожелтевшая фотография молодой женщины с удивительно знакомыми глазами.
В конверте нашёлся сложенный вчетверо лист с адресом: «Galerie des Rêves, 15 Rue des Abbesses, Montmartre, Paris».
Я достала телефон, открыла поисковик. Несколько кликов – и вот она, галерея. На главной странице – автопортрет владельца. Темноволосый мужчина лет сорока смотрел прямо в камеру. Мои глаза. Мой разрез бровей. Наше общее наследство.
— Вера Павловна! – я выскочила на лестничную клетку. – Вера Павловна!
Она открыла сразу, словно ждала.
— Вы знали? Про брата?
— Знала, – она кивнула. – Маша всё мне рассказывала. И про медальон тоже.
— Почему она молчала столько лет?
— Боялась, наверное. Что ты уедешь искать отца. Что найдёшь другую семью и забудешь её.
— Глупости какие, – я вытерла непрошеные слёзы. – Как она могла так думать?
— Материнское сердце, Анечка. Оно своей логикой живёт.
Я вернулась в квартиру, села в мамино кресло. За окном серое небо постепенно светлело, обещая солнечный день.
Телефон в руке словно жёг ладонь. Один звонок – и жизнь изменится навсегда. Я открыла контакты, нашла нужный номер.
— Алло, это турагентство? Мне нужен билет до Парижа. На ближайшие дни.
Через неделю я стояла перед дверью галереи на Монмартре. Сквозь стеклянную витрину были видны картины – яркие, полные жизни и света. Совсем как те, что я помнила по маминым рассказам.
Колокольчик над дверью мелодично звякнул. За стойкой администратора никого не было, но из глубины галереи доносились голоса.
— Un moment, s’il vous plaît! – крикнул кто-то по-французски.
Я замерла. Этот голос… Он был так похож на голос с той старой записи, где Александр читал стихи маме.
— Простите за ожидание, – темноволосый мужчина вышел из-за ширмы, вытирая руки тряпкой. – Чем могу…
Он осёкся на полуслове. Мы смотрели друг на друга, как в зеркало – одинаковые глаза, брови, даже морщинка между бровей, когда хмуримся.
— Я… – начала я по-русски.
— Ты… – одновременно со мной произнёс он тоже по-русски.
— Меня зовут Анна, – я достала медальон. – А это принадлежало нашей бабушке.
Он медленно подошёл, взял медальон дрожащими руками.
— Папа рассказывал про него. Говорил, что отдал его своей первой любви в Москве. Но я думал…
— Это была моя мама. Маша.
— Я знал, что у отца была жизнь до Парижа. Но он никогда… – Марк запнулся. – Ты… Ты моя сестра?
Я кивнула, не в силах произнести ни слова.
Он порывисто обнял меня. От него пахло масляными красками и кофе.
— Почему? Почему они молчали столько лет? – его голос дрогнул.
— Наверное, у каждого были свои причины, – я вспомнила мамино письмо. – Но теперь это неважно. Правда?
— Неважно, – согласился он. – Знаешь, я всегда чувствовал, что чего-то не хватает. Кого-то…
Мы проговорили до вечера. О детстве, о родителях, о жизни, что прошла параллельными путями. О картинах – его и отцовских. О маме, которую он никогда не знал, но теперь мог узнать через мои рассказы.
Перед закрытием галереи Марк достал бутылку вина и два бокала.
— За встречу, – сказал он. – И за тех, кто свёл нас вместе. Даже если им понадобилось для этого так много времени.
Я посмотрела на медальон, лежащий между нами. В тусклом свете вечерней галереи рубин горел тёплым, живым светом.
— За встречу, – эхом отозвалась я. – И за новое начало.
За окном раскинулся вечерний Париж – город, где когда-то начиналась эта история. И где она наконец-то получила своё продолжение.
