Моника не могла оторвать взгляд от экрана смартфона. Снова время обеденного перерыва, а она сидит над недопитой чашкой слишком горького кофе, в который зачем-то плеснула молока. Телефон мелодично булькал, когда ей пытались дозвониться; но каждый раз она упрямо думала: вдруг это её голос? И тут же спохватывалась, сжимая губы настолько сильно, что чувствовала привкус собственной крови.
Коллега из соседнего отдела подошла к ней, нерешительно тронула за плечо.
— Слушай, Моника… Мы тут смотрели отчёты. Может, тебе отдохнуть пару дней? А то…
— Мне нормально, — оборвала она, стараясь не выдать накатившую дрожь. Её голос прозвучал сухо и холодно. Наверно, в этот момент она казалась ещё более замкнутой, чем обычно. Чёрт, эти люди не знают и половины. Её сорок лет с души скребут так, будто ей уже сто сорок.
Тишина разорвалась новым сообщением. За несколько секунд Моника успела заметить имя бывшего мужа, проглядела, что он писал что-то о документах, но в тот миг сердце сжалось откуда-то изнутри, словно кто-то нажал на старую открытую рану.
Она огляделась: вокруг всё тоскливо-серое. Захламлённые столы, исключительно мертвенный свет над головой. А где-то у окна — небольшой уголок с цветами: аккуратные герани, пара кактусов и молодое лимонное деревце. Коллеги любили там беседовать о погоде, о скидках и сериалах, будто стояли возле живого символа надежды. Но Моника никогда не подходила к этой зелёной территории, будто боялась обжечься. В её руках была помятая чашка с призывом: «Ты сможешь». Было ли это смешным тоном или вызовом судьбе — она и сама не понимала.
Один из сотрудников что-то сказал ей в полголоса, но она лишь вздрогнула и слегка кивнула, не вникая. Перед глазами стоял образ дочери: улыбчивая школьница, всегда витала в своих мечтах, а теперь…
— Да как же всё это возможно? — выпалила она сама себе. Но какой ответ?
Следующие пару часов прошли в дымке: Моника машинально печатала отчёты, принимала звонки, но разум её витал где-то в коридорах прошлого. Когда-то она с бывшим мужем были одной семьёй, полноценной и счастливой. А потом всё пошло вкось, словно кто-то вынул один кирпичик из основания, и здание жизни затрещало. Потеря ребёнка сделала трещину непоправимой.
После работы она спустилась к машине, набрав чей-то номер:
— Виктор, — произнесла глухо, когда услышала мужской приветственный «алло». — Ты просил документы. Можем увидеться завтра?
— Да, я… Нужно завершить все формальности. Надо подписать кое-какие бумаги насчёт… — он запнулся, видно, и ему было непросто выговаривать имя дочери. — Встреть меня у старого кафе, помнишь, на углу?
Он всегда так говорил: «на углу», словно стыдился называть это место. Моника кивнула телефону, завела автомобиль и резко выехала со стоянки. Ей отчего-то захотелось скорее добраться домой, закрыться там, а ещё лучше — исчезнуть.
Поздним вечером, обхватив кружку с остатками остывшего кофе, она вспоминала всё, что было написано в сообщении. «Верни мне все справки и фото», — вот что задело её сильнее всего. Как будто кто-то требовал отдать последнюю нить, связывающую Монику с памятью о дочери. Ноги и руки дрожали, сердце колотилось: ужасная смесь боли и гнева.
Наутро она съездила к психологу, о чём некогда твердили подруги. Сперва молчала, глядя в одну точку, потом взорвалась горькими словами:
— Мне страшно даже представить, что я так и буду жить, не умея отпустить. Как только слышу звонок телефона, мне мерещится её голос… Я не знаю, как можно дальше устанавливать границы, когда вся моя жизнь — это один сплошной рваный шрам.
Психолог вежливо слушала, не перебивала, и в конце приёма тихо посоветовала Монике найти какое-то новое занятие, через которое можно выражать чувства. Мол, рисование или глина, подойдёт всё, лишь бы выпускать боль наружу.
Она вышла из кабинета, ощущая себя чуть легче, будто вылила часть копившихся слёз на чьи-то плечи. Но вечер в офисе проваливался в удушающую пустоту. Коллеги пересматривали какие-то онлайн-приколы, смеялись, а Моника пила очередной кофе — на этот раз почти без сахара — и думала о предстоящей встрече с Виктором.
Когда они увиделись у того самого кафе, всё развернулось болезненно быстро. Виктор зло глянул на неё:
— Что произошло с тобой? Ты совсем на себя не похожа.
— Быть «собой» после смерти ребёнка… Это какая-то глупая иллюзия, — процедила она. — Ты говорил, что тебе нужны документы. Забирай.
Он несмело взял предложенную папку, но вместо благодарности взорвался:
— Ты уходишь слишком в себя, меня ни в чём не слушаешь. Думаешь, мне не больно? Я тоже потерял дочь.
— Да? — горькая усмешка исказила её лицо. — Только ты, в отличие от меня, могущественно отгораживаешься, зовёшь всё это «формальностями».
— Мне тоже тяжело, — пробормотал он, и по дрожи в его голосе Моника поняла, что он живёт этим горем, просто по-другому. Ни к чему вести бесплодный спор. Она молча развернулась и пошла прочь.
Весь следующий день прошёл в тумане, но ближе к вечеру по пути домой Моника остановилась у нового магазина: на рекламном баннере были краски, холсты, кисти. В итоге она вышла с большим пакетом, заполненным цветными карандашами и альбомами. Положила покупки рядом с сумкой и тихо переспросила вслух:
— А вдруг мне правда стоит попробовать?
Так стоп!!! Вы всё ещё не подписаны на наши каналы в Телеграмм и Дзен? Посмотрите: ТГ - (@historyfantasydetectivechat) и Дзен (https://dzen.ru/myshortsstorys)
Несколько дней она стеснялась даже притронуться к цветным карандашам. Но как-то вечером, когда в офисе устроили дружеский мини-праздник по поводу чьего-то дня рождения, её неожиданно позвали:
— Идёшь с нами? Собираемся вместе после работы, там будет весело!
Моника похолодела внутри. С одной стороны, она чувствовала невероятное сопротивление: слишком уж символичным казалось праздновать что-либо, когда в душе у неё — беспросветная скорбь. С другой стороны, ей надоело прятаться. Может, это тот самый момент, когда она сделает шаг, хотя бы маленький.
Стояла у зеркала дома и лихорадочно пыталась решить, бежать в укрытие или всё же пойти. Пока рассеянно трогала свои обветренные руки, внезапно вспомнила совет психолога. «Вы сами решайте, где граница между печалью и жизнью. Никто не нарисует эту черту за вас».
В итоге она всё-таки выбралась. В просторном кафе собралось много народа: смех, вспышки фотокамер, звон бокалов. Моника стояла чуть поодаль, сжимая сумочку, боясь подойти к коллегам, будто чужая на этом празднике бытия.
Через какое-то время к ней подсела та самая сослуживица, которая когда-то робко предлагала ей отпуск.
— Я рада, что ты пришла, — сказала она, улыбнувшись. — Может, выпьем чаю, поговорим?
Моника почувствовала, как ком застревает в горле. Она огляделась, увидела улыбающихся людей, и — как вспышка — перед глазами неожиданно промелькнул образ её дочери. Такая живая, светлая… Стало страшно: вдруг заревёт прямо здесь. И всё-таки она сделала глубокий вдох:
— Да, давай. Мне нужно… просто быть рядом с кем-то.
За квадратным столиком, под лёгкую музыку, Моника проговорилась о своей боли, тихими обрывками, без лишних подробностей. Минут через десять поймала себя на том, что говорит об утрате и не чувствует при этом того прежнего жгучего ужаса, который сжимал ей горло. Где-то там во взгляде собеседницы светилась искренняя эмпатия.
— Мне кажется, что я начинаю понимать. Я не могу вернуть её. Но могу научиться жить дальше, сохраняя память, а не закапываясь в ней… — Слова прозвучали как признание, и вместе с тем ей стало легче.
Уже дома, расстёгивая тугие ботинки, Моника почувствовала, что воздух вокруг будто чуть посвободнее. Взгляд упал на альбом для рисования и карандаши, стоявшие на столе среди бумаг, которые Виктор недавно ей вернул, сказав: «Забирай всё, что хочешь оставить себе». Она села, официальные бумаги отбросила в сторону, а чистый лист бумаги положила перед собой. Набросала контуры неясной фигуры в пол-оборота. Её пальцы слегка дрожали, но в движении был какой-то почти освободительный порыв.
Час спустя она откинулась на спинку стула и убрала прядь волос с лица. На рисунке проступали мягкие линии силуэта дочери, совсем незаконченные и призрачные, но в каждой штриховке была её боль, её слёзы и одновременно её любовь.
— Пусть это будет началом, — тихо прошептала она.
На кухне стояло ещё одно напоминание о решимости — кружка с короткой надписью. «Ты сможешь». Моника провела пальцем по буквам, словно проверяя, не стерлись ли они. Потом спокойно сделала глоток свежего чая, ощущая, что в горле уже нет привычной жгучей горечи.
Она не знала, во что выльется эта попытка вернуться к жизни, но впервые за долгие месяцы ощутила, что больше не одинока в своей скорби. Есть память. Есть шрамы. Но есть и крохотное желание творить что-то новое. Ей уже не казалась такой глупой идея рассказать об этом психологу, а потом попробовать заняться рисованием всерьёз.
Наверное, боль куда-то не исчезнет, но она научится переплавлять её в краску и линии. А жизнь… жизнь не обязана обрываться там, где оборвалась чья-то судьба. Каждый шаг — попытка смириться и быть в мире, который дарит ей новый день, пусть и со всей его серостью.
Она вспомнила, как много лет назад дочь, улыбаясь, сказала: «Ма, ты ведь сможешь всё, чего захочешь». И в этом, пожалуй, было больше, чем просто наивное детское ободрение. Это теперь стало чем-то вроде девиза самой Моники.
— И да, я смогу, — шёпотом подтвердила она, глядя на мелькающие огни за окном.
Она провернула ключ в замке, оторвала взгляд от ночного города и, пряча слёзы, улыбнулась: горько, но по-настоящему.
