Звонок от сотрудников дома престарелых разбудил меня посреди затянувшегося утреннего оцепенения. Оказывается, отец, который ещё в моём детстве не жалел ни сил, ни жестоких слов, сейчас едва может держать ложку.
Я лежала, уставившись в потолок, и чувствовала, как холодно подступает к горлу комок старых обид. Мне почти сорок. Успешная карьера, любящий муж, двое ребятишек, которым я хотела дать всё — прежде всего безопасность и спокойствие. И вот теперь звонят люди в белых халатах, сообщают о состоянии человека, некогда разбивавшего дверью мои детские мечты. Я ощутила, как ладонь предательски дрожит, когда нажимаю на кнопку “Отклонить”.
В окно бился тусклый свет зимнего утра, за окном город привычно заводил ритм: автобусы рычали, люди бежали, холод пробирал до костей. Мне всегда казалось, что я научилась жить дальше, будто прошлого никогда не было. Несколько лет назад мы с мужем купили квартиру недалеко от школы, где теперь учатся наши дети. Я погружалась в работу, в отчёты и переговоры, чтобы успокоить собственное сердце. Но прошлое не отпускало. В нём стоял отцовский силуэт — жёсткий, непрощающий и всё ещё, казалось, опасный.
Мой муж, Денис, вошёл в комнату неслышно, сел рядом на кровать, осторожно коснулся плеча. Он давно знал о моих внутренних шрамах и старался поддержать, когда они кровоточили. Я подняла взгляд и увидела в его глазах беспокойство.
— Ир, тебе опять позвонили? — Он тихо вздохнул. — Если хочешь, просто поговори со мной.
— Кажется, отец… Мне позвонили из дома престарелых. Он плохо ходит, плохо соображает. Они говорят, что нужно помочь с дополнительными расходами, транспортировкой и так далее.
— Ты… хочешь поехать туда?
Я напряглась, словно ожидала удара. Но поняла, что ударить может только страх, который сидит во мне с детства. Тогда отец считал, что дети должны «знать своё место». А я всю жизнь пыталась доказать обратное.
— Нет, не хочу, — ответила и только сейчас почувствовала, сколько у меня ненависти и обиды, как будто под спудом лежал неиссякаемый запас злости за разбитые чашки, за бессонные ночи, за скандалы. — Я не поеду, Денис. Я позабочусь о финансах, но… не смогу его увидеть.
Денис молча кивнул. Он знал: прошлая боль — слишком глубока, и никакая жалость к старику не спасёт меня, если я снова услышу его насмешки или встречу тот же тяжёлый взгляд, от которого раньше замирала.
В обед я позвонила маме. Её голос звучал холодно, как будто это не моя мать, а чужая женщина. Она привыкла защищать отца при любых обстоятельствах. Раньше бесконечно твердила, что «он просто вспыльчивый» и что «дочерям надо учиться терпеть». А я терпела… до тех пор, пока не поняла, что личность может раствориться в этом «терпи».
— Ирина, — произнесла она, едва ответив на мой привет, — сколько раз я просила тебя приехать? Твой отец болен. Ему тяжело. И нам тоже нелегко.
— Я всё оплачу, но лично делать ничего не буду, — сказала я жёстко. — И, пожалуйста, больше не звони мне с этими упрёками.
— Неблагодарная! — Мама перешла на шёпот, в котором, однако, слышалось шипение. — Вы все тут в городе зажрались, думаете, что жизнь сама собой налаживается? Твой отец тебя вырастил…
— Ага, вырастил, — горько усмехнулась я. — На ремне и со страхом в глазах.
Она повесила трубку. Я сидела в офисном коридоре, чувствуя, как плечи сдавливает тяжесть. Коллеги шли мимо, от меня отделяли прозрачные офисные перегородки, но казалось, что я — в бетонной коробке своего прошлого.
Вечером, когда дети, Костик и Марина, закончили уроки, мы собрались в гостиной. Я старалась выглядеть спокойной, хотя внутри бушевала тревога. Если отец когда-нибудь появится здесь, в моей новой жизни… Может ли он сделать больно моей семье? Пусть он и стар, но внезапное его появление словно открывало старую рану.
— Мам, ты сегодня какая-то напряжённая, — заметила Марина.
— Устала на работе, — соврала я, пытаясь улыбнуться. — Всё в порядке, солнышко.
Но спокойно не было.
Ночью мне снился отцовский хриплый голос, снилось, как он тянет руку, чтобы схватить меня за плече. Я просыпалась задыхаясь. Денис гладил меня по спине и шептал:
— Тише, пожалуйста… это только сон.
Через день снова раздался звонок мамы, она дрожащим тоном укоряла меня в том, что «дочь должна быть рядом», а отец будто бы всё время спрашивал про меня. Я не верила. Я знала, что ему всегда было всё равно до моих чувств, а теперь, видимо, надеется, что «дочь» возьмёт его под крыло. В глубине души я понимала, что никогда уже этого не сделаю.
— Не звони больше, — ответила я и нажала “отбой”.
Мерное гудение холодильника в кухне смешалось с моим тяжёлым дыханием. Денис подошёл и молча обнял.
— Она пытается шантажировать тебя чувством вины. — Его голос был тихим, но уверенным. — Не позволяй.
— Я боюсь опять стать той маленькой испуганной девочкой. Знаешь, как будто я до сих пор жду наказания.
Конечно, я чувствовала себя эгоисткой. Человек стареет, умирает, но я не могу простить. И, возможно, никогда не смогу.
Через неделю на работу мне неожиданно позвонили из школы. Оказалось, что Костик поссорился с одноклассником, который грубо его толкнул. Сын в слезах. Я решилась быть жёсткой:
— Надо научиться защищаться, но без кулаков. Ни за что не позволяй себя унижать.
В этих словах я слышала отголосок собственных страхов. Я не хотела, чтобы дети повторили мой путь и научились безропотно принимать боль. Когда позже я говорила об этом с мужем, он смотрел серьёзно:
— Ир, ты словно проецируешь свою историю на них. Может, им не грозит ничего подобного, но ты заранее боишься?
— Наверно, боюсь, — призналась я. — Но мне кажется, это лучше, чем снова стать беззащитной.
Так стоп!!! Вы всё ещё не подписаны на наши каналы в Телеграмм и Дзен? Посмотрите: ТГ - (@historyfantasydetectivechat) и Дзен (https://dzen.ru/myshortsstorys)
Вечером родители позвонили на домашний телефон. Я взяла трубку, начала задыхаться от гнева, услышав голос матери. Она ругалась, говорила, что я «оставила их умирать», что я «не знала, как он старался»… Честно говоря, я бы бросила трубку, но на этот раз неожиданно расплакалась. Стояла у окна, вжавшись в угол, и слушала её язвительные упрёки, как будто мне снова десять лет. В какой-то момент Денис забрал трубку из моих рук и твёрдо сказал:
— Не смейте унижать её. Всего хорошего.
И отключил связь.
Казалось, ещё немного — и прошлое окончательно заест меня. Я чувствовала, что внутри всё трещит по швам. Мать обвиняла меня в бездушии, а отец… отец просто молчал. Он всегда так делал: когда не бил, сидел в своей угрюмости. И я не знала, что хуже.
Однажды вечером она заявилась к нам домой. Я увидела её через дверной глазок и почувствовала холод по всему телу. Дети как раз убежали к подруге на день рождения, Денис был в супермаркете. Я могла не открывать, но будто бы застыла под взглядом, горящим из-за порога.
— Ну вот ты и решилась, — прошептала я себе. Потом открыла дверь.
Мать стояла, сжимая руки, будто ей тоже было страшно. В прихожей она огляделась, словно искала что-то, чтобы уличить меня в лжи или подтвердить своим глазам, что ‘‘дочь живёт богаче родителей’’.
— Пустишь? — её голос дрогнул.
Я отошла в сторону. Она прошла внутрь со сдержанным презрением на лице, встала напротив, почти сразу перейдя к обвинениям:
— Ты нас бросила, ты не понимаешь, как ему больно. Ты стала чужой.
— Да, я чужая. И это давно не секрет, — я всматривалась в её глаза, пытаясь понять, когда же она перестала быть мне матерью. Если она и была ею когда-то… — Я не хочу возвращаться к человеку, который…
— Не смей так говорить про родного отца! — она сделала шаг вперёд, будто собиралась меня схватить.
— А ты не смей манипулировать моим чувством вины. Всё, что было раньше, никто не исправит! — Я громко выдохнула, чувствуя, как во мне копится гнев. — Вы с ним пытались дожать меня, сломать под любым предлогом. А теперь я плачу за его дом престарелых, так? Ещё чего вы хотите?
Она молчала секунд двадцать, и вдруг её лицо исказилась. Может, там была жалость, может, беспомощность. Но я уже не могла понять.
— Он один. Он больше не может подняться, у него дрожат руки. Он умирает, — голос матери звучал печально. — Как ты можешь сидеть здесь и не помочь ему, не поехать?
Я замотала головой. Перед глазами встал очередной болезненный эпизод: отец с красными глазами после очередной бутылки, выбрасывающий мои тетради в окно, берущийся за ремень.
— Извини, — сказала я, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. — Но я не пойду туда… Никогда.
— Вот оно что… — Она покачала головой и сдавленно прошипела: — Значит, ты остаёшься самой чёрствой дочерью на свете.
Я небрежно вытерла слёзы с лица и тихо ответила:
— Пусть так. Но теперь я живу не в страхе, а в любви. К своим детям и мужу. Понимаешь?
Мать замолчала, потом резко развернулась и вышла в прихожую. За ней захлопнулась дверь. И сразу стало так тихо, будто весь шум мира отключили. Я стояла посреди коридора, прижимая ладони к лицу, витая между безумием боли и чувством освобождения.
Денис вернулся как раз в этот миг, увидел моё побелевшее лицо, бросил пакеты на пол — и вложил меня в объятия. Я долго стояла, уткнувшись лбом в его плечо. Он ничего не говорил, лишь гладил меня по волосам. И я почувствовала тепло и спокойствие.
Когда дети вернулись, я попросила их накопить смелость: не принимать грубость и насилие ни в каком виде, никогда не терпеть унижения — даже если это исходит от самых близких. Марина переглянулась с Костиком, а потом тихо спросила:
— Он не сможет больше обидеть тебя, мам?
— Не сможет, — закончила я и услышала внутри себя незнакомый прежде голос — твёрдый, уверенный.
Теперь котёл обид будто выплеснулся, освободив место свету, который я не замечала много лет. Отец остался там, в заброшенных коридорах прошлого, и те несколько фотографий, где он улыбался мне на скамейке детской площадки, уже не пугали. Это было прошлое, но моё настоящее не должно быть его продолжением.
На следующий день я позвонила в дом престарелых и сказала, что все расходы будут покрыты, пока он там. Меня не нужно беспокоить по мелочам, только если что-то действительно серьёзное. И пусть это было холодно, зато честно.
Потом я с детьми смотрела старый семейный фотоальбом, где имелись и несколько фото моих родителей. Я подумала, что больше не боюсь этих воспоминаний. Руки у меня дрожали чуть-чуть, но не от страха — скорее, от желания разорвать прошлое навсегда.
Костик улыбнулся:
— Мам, а ты вообще счастлива с нами?
Я кивнула, пряча улыбку и чувствуя, как глаза всё ещё слегка влажные:
— Очень. И я больше не жду, что в любую секунду грянет удар.
Дом наполнился смехом. Я смотрела на них, улыбалась Денису, который заботливо устроился на краю дивана, и понимала, что здесь и сейчас я свободна. Больше нет притаившегося страха, нет ощущения, что за ошибки меня сейчас накажут. И я, смеясь, прижала обнимающихся детей к себе теснее.
Теперь я могу любить их, зная, что они в безопасности.
