– Он смеётся над твоей зарплатой — а сам купит фотоаппарат за твой годовой доход

Когда он снова указал на меня с пренебрежением, всё вокруг на миг застыло:
— Тем не менее, твоя зарплата всего лишь на еду.

Я не сразу сообразила, что это произнесли вслух при гостях. Знакомый голос мужа резал в ушах, а внутри сжималось что-то болезненное. Вокруг застыли тарелки с закусками, звенели ложки о кромки тарелок, и чьи-то взгляды переключились с него на меня. Хотелось провалиться сквозь пол, но ноги не слушались.

В груди стучало: завтра снова понуро идти в офис, целый день перекладывать бумаги и слушать, как коллеги терпеливо вздыхают, когда я задерживаюсь с отчётами. А ведь я давно мечтала о другом — о своей компании или хотя бы о спокойном признании моих стараний…

Вечер тянулся, как холодная резина. Муж, покрутив в руках запакованный фотоаппарат (очередная безумная покупка, судя по чеку), продолжал развлекать гостей разговорами про «истинный успех». Я сидела молча, чувствуя, что каждый взгляд словно сверлит мне затылок. Кто-то шёпотом обсуждал, какое же у нас неравное положение в семье. От этого становилось только хуже.

Я — Наталья, серость офисных будней и ощущение собственной невидимости по глупости стали для меня привычными. Мне уже тридцать два, но внутри зреет неловкое подростковое чувство: «А вдруг я зря трачу свою жизнь?». Внешне я будто крепкая, плечи у меня широкие, грудь словно старается всем доказать, что я не так уж и слаба. Но усталость вылезает на лицо, а ещё я не могу избавиться от мании собирать старые вещи — и храню их, как защитный оберег от непрошеных бед.

Минут через пятнадцать я сбежала за чайником, но слышала, как муж громко замечает другу:
— Да ладно, с Наташиной зарплатой мы покрываем разве что квартплату. Всё остальное — на мне.

Что-то внутри меня сломалось. Я знала, что он позволяет себе такие выпады, но обычно это звучало не настолько ядовито. Я представила нашу квартиру, где разбросано его дорогущее барахло — этот самый фотоаппарат, шикарная кофемашина, которую мы включили всего пару раз. Я вдруг так ясно ощутила своё бессилие перед его финансовым размахом, что едва не выронила чашки.

Когда обращённые ко мне взгляды гостей стали невыносимыми, я тихо извинилась и ушла в другую комнату. Это была моя «тихая бухта»: здесь хранились коробки со старыми книгами, несколько стопок свитеров и папки со старыми фотографиями. Я мечтала успокоиться, но услышала звук открывающегося окна — муж, в своей манере, выставил голову наружу и позвал меня раздражённым голосом:
— Наташа, ты можешь уже выйти к людям или что?..

Он по-своему «шутливо» добавил, что мне пора перестать обижаться на пустяки. Я зажмурилась, сердце колотилось. Что ему пустяк, мне — сплошная боль. Мне казалось, если выйду сейчас, разревусь прямо при всех.

— Да делай ты что хочешь, — отмахнулся он и захлопнул окно.

Я сидела в той комнате ещё минут десять, а потом услышала, как гости прощаются. Муж громко смеялся в коридоре, обсуждая с кем-то планы на ближайший уик-энд где-нибудь в горах с роскошным отелем. Меня не позвал. Мол, какая разница, я же всё равно «не в бюджете».

Когда они вышли, в квартире воцарилась странная тишина. Муж не стал обсуждать мой уход, просто пробормотал, что у него важная встреча, и хлопнул дверью. Я замерла среди коробок с дурацким чувством безысходности. Всё. Вчерашняя Наталья, которая ищет оправдания мужу, испарилась. Я не стану больше подливать масла в наш нелепый очаг.

Позже, перебирая старые свитера, я наткнулась на фотографию, где мы с ним были совсем молоды и улыбались. Когда-то у меня хватало задора спорить с ним, доказывать свою точку зрения, а он восхищался моей самостоятельностью. Вспомнила, как сама уговаривала его рискнуть и купить старый автомобиль, если душа так просит; тогда он был такой счастливый, что расцеловал меня прямо в торговом зале. И чем же мы стали теперь? Где сломался тот живой, искренний огонёк?

На следующий день я пришла на работу раньше, чтобы заварить крепкий чай и поставить его на краю стола, будто это волшебное зелье, спасающее от мыслей о мужнином взгляде снисходительной насмешки. Коллеги бросали косые взгляды, замечая мои покрасневшие веки. Я не решалась никому рассказать правду — зачем выставлять свою семейную драму на всеобщее обозрение?

Пообедав, я вышла на улицу и случайно столкнулась с Денисом — когда-то мы вместе учились, он сейчас живёт в другом городе и редко бывает здесь. Денис, увидев моё состояние, сразу спросил:
— Наташ, тебе не кажется, что ты слишком жертвуешь собой?

Я почувствовала, как обида и правда сжимают горло. После короткой паузы ответила:
— Может, да. Я… запуталась, знаешь. А ещё, кажется, потеряла саму себя.

Денис помялся, но похлопал меня по плечу:
— Слушай, тебе не обязательно тащить всё в одиночку. Иногда надо остановиться и подумать, что важно именно для тебя.

Эти слова звучали, как треск льда весной: вдруг надо рискнуть, чтобы освободиться. Вернувшись домой, я тихо пересматривала всё, что скопила за годы брака: старые пиджаки, кофты, даже те глупые коробки, которые муж выбрасывать запрещал, ведь «вдруг пригодятся». Но он покупал новое и новое, не замечая, как мне приходится подстраиваться, чтобы влезть со своей зарплатой в его аппетиты.

Когда позвонили девчонки, я решилась рассказать, что происходит. Вечером мы встретились в кафе, и, слушая их советы, я наконец отошла от привычного «справляюсь сама». Подруга Ира, скептически сверкая глазами, сказала:
— Может, хватит терпеть? Тебе ведь жить, а не казаться удобной.

Я молчала, глядя на свою чашку кофе. Все они были правы, и я словно оттаивала, понимая: никто не обязан выполнять желание другого человека, если тот только диктует условия, не давая взамен ни поддержки, ни тепла.

Поздней ночью муж вернулся домой. Он пытался поговорить, будто ждал, что я опять рассыплюсь в оправданиях. Но внутри меня зреет другое решение. Я видела, как он снимает пиджак и небрежно бросает его на стул. Больше не верю, что он заинтересован в моих чувствах.

После нескольких дней угрюмых разговоров и непрекращающейся его надменности, я сказала твёрдо:
— Я уезжаю к родителям на время. Не звоните мне, если вам нужен отчёт о моих тратах.

Он усмехнулся:
— Ты что, правда думаешь, что там будешь жить лучше?

На губах у меня заиграла странная полуулыбка:
— Я не прокурор своего счастья, не обязана выбивать из тебя признания моей ценности.

Я ждала от него вспышки злости, каких-то обвинений, но муж лишь безвольно посмотрел в сторону. Он тихо спросил:
— Ты серьёзно? Я ведь… может, мы как-то всё исправим?

Я вгляделась в его лицо, когда-то любимое и родное. Но понимала, что слишком долго пыталась доказать ему, что я не балласт, и устала.
— Поздно, — тихо произнесла я и прошла мимо.

На следующий день я собрала сумку и аккуратно выставила на подоконнике пустую коробку от фотоаппарата — символ всех тех бессмысленных трат, что копились годами и делали меня невидимкой. Эта коробка теперь должна напоминать мне: финансовое благополучие не может быть оружием против того, у кого душа просит просто понять и принять.

Закрыв дверь, я поймала себя на мыслi, что внутри немножко страшно, но вместе с тем удивительно спокойно. Впереди ждут другие решения, другая игра, где мои усилия будут хоть немного цениться. И на этот раз я не позволю никому свести мой труд к простой арифметике.

Коробка осталась на видном месте, словно знак того, что бывшие правила больше не действуют. Теперь всё серьёзно: я осознаю, как важна моя личная свобода. Возможно, придётся начинать заново, но уж точно без презрительных усмешек и приказных намёков. И никогда больше не буду оправдываться за то, что я — это я.