– Она обняла его — но не смогла остаться даже на ночь

Я до сих пор не могу поверить, что у меня красивый нос. Едва ли не каждое утро я, как по привычке, подхожу к зеркалу и осторожно провожу пальцем по переносице — всё кажется, что сейчас обнаружу ту самую горбинку, которая мучила меня с подростковых лет.

Но страннее всего то, как люди реагируют. Вроде бы я изменилась, вроде бы пластический хирург проделал свою работу идеально, а мне упорно чудится, будто все вокруг замечают малейшую асимметрию и только и ждут момента, чтобы указать на неё. Этот страх словно прячется под кожей и просачивается в любую складку повседневности — эхо старых насмешек не замолкает.

Зима давит на меня своей бесконечной серостью. Ветер хлестает в лицо, и я машинально поднимаю ладонь, чтобы прикрыть щёку и нос от встречных взглядов. Иногда даже забываю, что теперь мой профиль (по словам врача и подруг) «почти идеален».

В тот день, когда раздался звонок, я сидела у окна с чашкой остывшего чая. На экране высветилось давно невиданное имя — Кирилл. Когда-то мы были хорошими приятелями, потом он уехал из города и пропал из виду. «Привет, Анка, я в Москве, может, встретимся?» — спросил он спокойным, чуть насмешливым тоном. От радости я чуть не выронила телефон, а затем тут же ощутила удушливую волну тревоги: ведь мы не виделись с тех пор, как я решилась на операцию.

— Конечно, давай, — выдавила я с усилием. — Когда?

Мы условились встретиться на Тверской, в одной из модных кофеен. Старая я бы опрометью бросилась в магазин, искать ещё одну водолазку с высоким воротником. Но теперь я вроде как не должна скрываться. И всё равно сердце ухало так, будто предстояло жить заново.

Вечером, стоя перед зеркалом, я смотрела на себя внимательно, стараясь понять, что же во мне поменялось. Вроде всё та же я — та же Анна, тридцати лет от роду, которую длинный столичный зимний сезон утомил до дрожи. Но раньше не было этих странных качелей внутри: то ли гордость, то ли беспокойство. Кожа на переносице ещё чуть побаливала, напоминая о швах, хотя хирурги говорили: «Три месяца — и забудете». Будто можно запросто забыть, сколько боли и денег стоило избавиться от старой горбинки.

На следующий день мы с Кириллом встретились у входа в кофейню. Он широко улыбнулся, кивнул и предложил войти. Я еле удержалась от желания развернуться боком, чтобы он оценил мой идеальный профиль. Села напротив него и сделала вид, что всё как обычно.

— Расскажи, чем сейчас живёшь, — Кирилл откинулся на спинку стула и посмотрел так, будто тщательно изучал каждую деталь в моих глазах.

— Работаю в рекламном агентстве, кручусь в проектах, — я специально не упоминала про операцию. — А ты?

— Я? Да особо ничего нового, — он пожал плечами. — Считай, возвращаюсь с вахты. Решил пару дней в Москве зависнуть, на светские посиделки вот выбираюсь.

Я ждала, что он скажет хоть слово о моём внешнем виде. Вскользь, небрежно, но что-нибудь вроде «Ты стала выглядеть иначе». Но он молчал. Я прыснула в кофе пену, попробовала спрятать разочарование за улыбкой. Наверное, он не видит разницы. А может, ему просто всё равно.

После встречи я вышла на улицу, испытывая странную пустоту. С одной стороны, увиделась со старым другом, с другой — почувствовала, что мучает меня не сам нос, а моё ожидание одобрения. Словно мне кровь из носу нужно, чтобы каждый подтвердил: «Да, ты прекрасна». И я всё равно не верила бы.

Вечером мы собрались с сотрудниками в кафе неподалёку от офиса, чтобы отметить чей-то день рождения. Среди шумных разговоров и смеха я заметила за соседним столиком компанию девушек: яркие, ухоженные, с очень аккуратными чертами лиц. Одна из них повернулась ко мне в профиль, и я ощутила покалывание — её аккуратный носик выглядел так гармонично! В груди зашевелилась ревность: у неё ведь всё натуральное, не то что у меня. Уловив собственную мысль, я смущённо хмыкнула: «Сама ведь хотела идеально ровную линию, вот получай».

Вдруг в зале раздался грубый смешок, кто-то громко сказал: «Слышь, Кривонос, подвинься!» Я повернулась и увидела молодого парня, с явной горбинкой на переносице, который смущённо опустил глаза. Видимо, его приятели давно привыкли к подобным подначкам, а он нет. Я попробовала представить, каково бы мне продолжать жить с прежним лицом, слушая постоянные колкости. Что бы я чувствовала, если бы сейчас этот парень смотрел на меня? Испытала прилив острой жалости и какое-то немыслимое желание подойти к нему, обнять и сказать: «Не позволяй другим диктовать, как тебе смотреть на себя».

Я доела салат, с трудом глотая горькую обиду за этого незнакомца, да и за себя прежнюю. После этого вечера во мне что-то дрогнуло. Мне стало стыдно, что я решила: «Вот избавлюсь от горбинки — и проблема решена». Разве можно ускользнуть от старых комплексов, не проработав их изнутри?

За всю неделю я по-прежнему периодически ловила себя на том, что прикрываю ладонью лицо, когда говорю по телефону на улице. Точно так же я делала и раньше, словно щит возводила. Тогда же всплыла идея: пойти к психологу. Подруги давно советовали, но я только отмахивалась — зачем, мол, всё решится само. Теперь же понимала, что мой новый нос не избавил меня от старой уязвимости.

Сеанс назначен на пятницу. Я пришла в небольшой уютный кабинет, где всё выглядело так, будто хозяин хотел поселить здесь комфорт и спокойствие. Высокие окна в стенных нишах, мягкий ковёр, пара кресел и столик с книгами. Психолог — Игорь Иванович, лет сорока, с добрым взглядом и тёплой улыбкой.

— Что вас привело ко мне? — спросил он, когда я села в кресло.

— Странно… но я хотела избавиться от горбинки на носу и сделала операцию, — выдавила я сбивчиво. — Я думала, что это решит мои проблемы с самооценкой. Но спустя некоторое время поняла, что всё не так просто.

Я долго рассказывала об унижениях в школьные годы, о родителях, которые критиковали мою внешность, пусть и из лучших побуждений. Говорила о том, как ждала, что все вокруг автоматически воспримут меня по-новому. И, конечно, о том, как Кирилл не заметил никаких перемен, как посторонние люди не выразили того восторга, который я хотела получить.

— Получается, вы связывали свою личность с формой носа? — уточнил психолог.

— Наверное, да. Я уверяла себя, что стану открытой, весёлой, смелой, когда ликвидирую этот злосчастный изгиб. А теперь не знаю, кто я такая. Вроде хочу принять себя, но где гарантия, что общество примет?

Игорь Иванович отложил блокнот и склонился чуть вперёд:

— Принятие — это прежде всего ваш внутренний выбор. Мнений извне много, и они переменчивы. Но важно, что думаете вы, и в чём сами себе отказываете.

Он сказал ещё много всего про глубинную работу с травматичными воспоминаниями, про то, что внешность — не приговор, а лишь оболочка, которую мы обрастаем с детства. Я ощутила, что слёзы обжигают веки. Боль была при мне давно, просто я заглушала её, надеясь вырезать ножом хирурга.

Когда сеанс завершился, я почувствовала слабость, словно пробежала марафон. И вместе с тем — тихое ощущение облегчения. Словно я позволила кому-то войти в свой внутренний лабиринт и включить там свет.

На пути домой я шла по набережной, прислушиваясь к собственным мыслям. Мне уже не казалось, что нос — единственная причина всех бед. Знаменитый «новый нос» был просто очередной попыткой закрыть раны, которые вскрылись после насмешек, критики и моих же перфекционистских ожиданий. Снег кружился густыми хлопьями, будто белой пеленой скрывая весь город. Я задержала шаг, вдохнула морозный воздух и ощутила, что уже не так важно, кто именно бросит взгляд на мой профиль.

Дома, раздеваясь в прихожей, я увидела своё отражение в зеркальном шкафу. Несколько секунд смотрела прямо в глаза, силясь осознать, что я не просто внешность, а человек со своими особенностями, воспоминаниями, чувствами. Да, хирург мог избавить меня от горбинки, но только я сама могу избавиться от potřившейся привычки ненавидеть собственное отражение. И я вдруг поняла: ну а если кто-то не принимает это? Станет ли мне от этого хуже? Я вздохнула и тронула пальцем несуществующую горбинку — та, будто мираж, ещё чувствовалась в глубине памяти. Но уже не причиняла боли.

На следующий день я назначила ещё один сеанс у Игоря Ивановича, ощущая опасную, но уже такую нужную свободу. Наверное, впереди ещё долгий путь, и раны не исчезнут за одну ночь. Но я сделала первый настоящий шаг.

Утром я позвонила Кириллу. Хотела сказать, что рада нашей встрече, даже если он и не разобрался в переменах, случившихся со мной. Но трубку не взяли. Я оставила ему голосовое сообщение, не обвиняя, а просто желая спокойной дороги — пусть в нашей жизни будут моменты единения, а не раздражения. Усмехнулась, когда заметила, что проговорила всё это без «руки-щита» у лица.

Вечером подошла к зеркалу в спальне. Мягкий свет торшера освещал моё отражение — аккуратный наклон переносицы, чуть пухлые губы, тёмные волосы… и глаза, в которых теперь всё больше спокойствия. Я положила ладонь на щёку. Когда-то это движение означало: «Спрячься! Тебя разглядывают!». Сейчас же ощущала, как рука становится для меня нежным жестом — можно сказать, я обнимала саму себя.

Внешность — это только оболочка; всё самое важное начинается глубже, там, в тёплом свете, которого никто не сможет отнять.