Звук музыки из-за тонкой стены пробивался в её крохотную комнату, как шаловливый котёнок, царапающий дверь. Виктория сидела на диване и прислушивалась к весёлому женскому смеху: похоже, там были гости, народ что-то праздновал. Она старалась сделать вид, что ей всё равно, но внутри всё ныло. Как ему, бывшему мужу, удаётся быть таким беззаботно счастливым сейчас, когда она захлебывалась в собственном одиночестве?
Она вздохнула, потянулась за зеркалом со столика. Зеркало было небольшое, в пластиковой оправе под старое серебро. Оно хранило её отражение, но будто бы расширяло внутренние трещины, которые когда-то появились в душе, а теперь только глубже прорезали сердце. Ей вдруг вспомнилось, как много лет назад он, Константин, целовал ей руки и говорил, что зайдёт на огонёк даже в старости и всегда будет рядом. «А теперь вот…» — тихо пробормотала Виктория, трогая ободок зеркала.
В коридоре опять раздались голоса. Кто-то постучал в соседнюю дверь и громко позвал: «Кость, дай ключи от машины!» И тут её будто пронзил новый укол боли. Ей слышался тот же знакомый смех, только уже с другой женщины. «Как он мог?» — мысленно спрашивала она зеркало, но оно угрюмо отражало лишь потускневший взгляд. Она провела ладонью по волосам, с трудом сдерживая раздражение.
Она попыталась переключиться на забытое вязание, но бросила спицы на диван — не подавалась душа этой отчаянной попытке забыться. Решила подняться и выглянуть в окно, серое небо со свинцовыми клочьями облаков лишь подчеркнуло её осеннее настроение. «Осень. Скоро зима», — сказала она самой себе, будто ища оправдание своей тоске.
На кухне лежали яблоки, уже покрытые слегка мягкими бочками. Виктория осторожно взяла одно, прокрутила в руке. Когда-то она любила печь шарлотку, особенно к выходным, когда Константин приходил с дачи, принося охапки бархатцев и салатной зелени. Теперь эти яблоки казались бесполезными свидетельствами прошлой жизни, которую она не могла вернуть.
— Вика, ты здесь? — раздался голос подруги, Татьяна стояла у дверей, вся промокшая от дождя. Без приглашения вошла внутрь, стянула плащ. — Я содрогаюсь вся, ветер ледяной! Чего ты не отвечаешь на звонки?
Виктория слабо улыбнулась и кивнула на телефон:
— Он разрядился. Или я сама просто не хотела ни с кем говорить.
Татьяна, не снимая ботинок, налила себе стакан воды. Она знала, что бывает с подругой в такие уязвимые моменты, потому особо не церемонилась — просто молча наблюдала, как Виктория нервно переставляет яблоки.
— Я слышала, он новую привёл, — сказала Татьяна осторожно.
Виктория пожала плечами:
— Да, слышала я. И слышу. Там сейчас вечеринка или что-то в этом духе. Просто с ума схожу от этих звуков.
Подруга огляделась, присела на край дивана, устало потерла виски:
— Слушай, а может, попробуем хотя бы полицию вызвать? Скажем, шумят слишком громко.
Виктория горько усмехнулась:
— Это было бы слишком. Сама подумай, Таня. Мы же взрослые люди. И потом, этот шум… да он, может, мой последний шанс понять, что у меня ещё болит.
Татьяна отставила стакан:
— Я не понимаю. Ты ведь уже давно одна. Развелась. Зачем себя мучить? Новые отношения, работа, хобби… про этот банальный набор я всё всегда тебе говорю. Но ты же вроде сама решила отпустить прошлое?
— Отпустить не значит перестать чувствовать, — ответила Виктория, заломив пальцы.
Они долго сидели, слушая, как за стеной смех сменяется звоном бокалов. А потом Татьяна поднялась, тепло обняла подругу и пообещала заглянуть завтра с утра, принести чего-нибудь вкусного и помочь отвлечься. Виктория не стала спорить — всё равно знала, что потревоженные чувства не утихнут до тех пор, пока сама не разберётся с собой.
Когда подруга ушла, телефон вдруг коротко вспыхнул, ожил. Виктория взяла его, но голос, который она услышала, был как снежная лавина: одновременно знакомый и болезненный. Константин говорил тихо, как будто знал, что каждая буква режет по живому:
— Привет. Я вернулся в город вчера… Давно хотел тебе позвонить. Я… надо поговорить.
У неё оборвалось дыхание. На мгновение она забыла даже, сколько лет прошло со дня развода. Будто шрамы опять превратились в кровоточащие раны, и заново ожила та нестерпимая обида, которая столько времени жгла ей душу.
— О чём? — холодно спросила она.
— Вик, давай не сейчас. Просто давай встретимся. Хочу объясниться.
Она собиралась нагрубить, швырнуть трубку, но вдруг вместо этого услышала свой собственный голос:
— Хорошо. Завтра.
Она положила телефон, глянула на своё отражение в зеркале. Желание встряхнуть себя, разорвать эту серую ткань тоски и обиды сменилось отчаянной решимостью. Встречи не избежать. Как ни крути, с ней придётся сделать что-то полезное: иначе чувство ненависти к его новой жизни будет отравлять её собственное существование, словно яд тлеющий изнутри.
Утро началось с дождя. Виктория собралась в магазин за хлебом и молоком. На улице мелкие капли били по плащам прохожих, а она шла, не торопясь, словно боялась вернуться к себе в пустые стены. Взгляд то и дело упирался во влажный асфальт, но в голове крутились картинки: Константин, ещё молодой, улыбается, когда она испекла его любимое печенье. Константин, хмурый, когда она упомянула об их будущих планах на отпуск. У скользкой витрины она чуть не упала, но в последний момент ухватилась за перила. «Только бы не растерять остатки сил», — подумала Виктория.
В магазине едва слышала, что говорит продавщица. Разговоры вокруг звучали пустым эхом. «Вам пакет нужен?» — переспрашивала кассирша. Виктория кивала рассеянно.
По пути домой случайно увидела его новую избранницу. Высокая, может, лет тридцать пять, в красном пальто, яркая, будто не замечает колких брызг грязи, летящих из-под колёс. Шла с букетом и пакетом из пекарни: видно, завтрак несёт на двоих. Виктория вздохнула: «Он, видно, любит эти круассаны, что я пекла когда-то?» Она почувствовала, как сердце снова беспокойно колотится о рёбра. Едва не обронила сумку — пальцы дрожали.
Вечером, когда дождь утих, туман сделал город акварельно-серым. Константин назначил встречу в небольшом ресторане у реки. Виктория медленно шла по промозглой набережной, нюхая сырость. От реки тянуло щемящей прохладой, а туман почти скрывал огни уличных фонарей. Она надела своё лучшее скромное платье, уже не новое, но всё ещё элегантное. Мимолётно подумала, не стоит ли купить себе другую одежду, более современную, однако решила не изображать перед бывшим мужем чужую роль.
У входа в ресторан носильщик предложил помощь, но она гордо отказалась: в руках у неё была только маленькая сумка. Внутри всё показалось непривычно вспыхнувшим — золотистый свет ламп оттенял старинные обои, из динамиков тихонько звучала фортепианная музыка. Кряхтя, она прошла к дальнему столику, чувствуя, как гулкие удары сердца почти заглушают мелодию.
Он сидел спиной к стене, играя телефоном. Когда увидел её, встал, awkwardly улыбнулся и раздвинул стул:
— Здравствуй.
Она кивнула, игрок в его глазах не возник, как бывало раньше. Вместо того — легкая, осторожная мягкость, почти сожаление. Или ей показалось.
— Здравствуй, — тихо ответила Виктория, чувствуя, как в горле застрял ком.
Так стоп!!! Вы всё ещё не подписаны на наши каналы в Телеграмм и Дзен? Посмотрите: ТГ - (@historyfantasydetectivechat) и Дзен (https://dzen.ru/myshortsstorys)
Несколько секунд они молчали, лишь официант что-то пробормотал, предложил меню, и Виктория машинально попросила чаю. Константин повторил то же самое, словно не желал ничего выбирать сам.
— Как ты? — спросил он.
— Живу, — коротко ответила. — Больше и сказать нечего.
Он положил телефон на белую скатерть, посмотрел на её руки. Она заметила, что у него чуть поседели виски и появились гусиные лапки у глаз. Даже странно, порой ей казалось, будто он не стареет, словно из чистого упрямства. Сейчас эта иллюзия рассеялась.
— Прости, что я не выходил на связь раньше, — начал он нерешительно. — Тяжело было всё это осознать… да и… я виноват очень. Просил у тебя прощения, конечно, но, видно, недостаточно.
Она сглотнула горький ком:
— Твои извинения ничего не меняли. Да и что тут говорить… Мы слишком по-разному видели наш брак, видимо.
— Я не оправдываюсь, — проговорил он, чуть криво улыбнувшись, — просто хотел, чтобы ты знала, что я не был счастлив. Прости, если это ранит.
Виктория невесомо улыбнулась уголками губ. «Не был счастлив» — как будто она когда-то была счастлива, зная о том, что любовь уходит сквозь пальцы. Но вслух сказала иное:
— Мне тоже жаль, что всё так вышло. Я долго жила обидой. Наверное, до сих пор живу.
Наступило неловкое молчание, в котором официант поставил перед ними чашки. Пахло бергамотом и медом. Виктория взяла салфетку, коснулась кончиками пальцев своих губ и почувствовала острую боль внутри. Поняла вдруг, что столько лет копила к нему злобу, будто это была её единственная защита от страха, что она сама недостаточно хороша.
— Я услышала, что у тебя кто-то есть, — произнесла она, глядя в чашку. — Если ты счастлив, то я…
Она не договорила. Внутри боролась с ревностью и желанием наконец отпустить. Константин потёр виски, отвёл взгляд:
— Да. Я сейчас живу с женщиной по имени Юля. Но дело не в этом, Вик. Я хотел взглянуть в глаза и сказать, что… не держи на меня зла.
Она подняла взгляд, почувствовала, как грудь сжимается. Скажи ему сейчас всё, что лежит на душе, или соври, что давно простила? Но слова сами сорвались с губ, резкие и холодные:
— Столько лет мы прожили вместе. Я ждала, что ты выберешь меня, мою мечту, моё будущее. А в итоге я осталась на окраине, а ты смеешься за стенкой и ведёшь новую жизнь. Это не злость, Костя. Это боль.
Он чуть прикусил губу:
— Я знаю. И виноват перед тобой больше, чем смогу выразить. Может, я был неготов к тому браку, может, ты хотела от меня большего, чем я мог дать. Но я пришёл сказать, что… я очень хочу, чтобы ты простила меня. А если это невозможно — хотя бы отпусти, чтобы сама нашла покой.
Виктория ощутила, как её глаза увлажнились. Рука непроизвольно сжала край скатерти. Сотни мыслей проносились, однако неожиданно внутри возникло повелительное спокойствие: «Вымирает всё, что держишь в цепких пальцах. Отпусти — и оно либо вернётся, либо исчезнет навсегда». И она выдохнула, впервые за много лет по-настоящему осознанно:
— Я… понялa. И, может, я тоже виновата… Мне нечего сказать в своё оправдание. Я слишком долго жила фантазией о том, каким ты должен был стать. А когда ты ушёл, все мои иллюзии рассыпались, как карты.
Константин медленно кивнул. Музыка в ресторане чуть сместилась к более лиричной мелодии, несколько гостей вдалеке негромко смеялись, кто-то звякнул вилкой о тарелку. Виктория почувствовала, что хочется вытереть слёзы, но сдержалась, только закрыла глаза на миг. Этого хватило, чтобы внутри что-то приоткрылось.
— Оно ведь уже прошло, да? — спросила она почти шёпотом.
— Думаю, да, — ответил он. — Но твоя жизнь не закончена. Я не хотел забирать твоё счастье, даже если теперь так выходит.
Его голос звучал раскаянно, и вдруг она ощутила волну жалости не только к себе, но и к нему. Ведь, может, он тоже мучился. Она трагически прикусывала губу, всё-таки в какое-то мгновение поняла: она действительно отпускает. Все эти годы тянула на себе тухлый груз взаимных претензий, но сейчас чувствовала, что силы найти дорогу к самой себе всё-таки есть.
Когда Константин ушёл, заплатив за чай, она осталась сидеть за столиком ещё несколько минут. Подумала о Юле — о той самой, что принесла в их квартиру этот звонкий смех. «Пусть живут, — решила Виктория, — а я попробую жить по-новому». Раньше подобная мысль вызвала бы приступ ярости, теперь же приносила странное успокоение. Она тихо поднялась, вышла на улицу. У дверей ресторана ветер сорвал с деревьев горсть листьев. Один лист упал ей под ноги, колыхаясь на холодном асфальте. Виктория нагнулась, подняла его и сжала в ладони. Лист был ломким, почти прозрачным, словно символ чего-то, что отслужило своё. Но она не отбросила его, а прижала к груди, чувствуя пульс собственного сердца.
Короткая дорога к дому показалась на удивление светлой: фонари расплывались в тумане, люди спешили кто куда, а её уже не ранило каждое чьё-то чужое счастье. Шаги звучали мягко, без привычного раздражения. Она поймала себя на мысли, что впервые за долгое время не хочет спрятаться, не хочет обсуждать с Татьяной бывшего мужа и его новую пассию. В груди зрело тепло и освобождение, которые обещали вернуть ей внутренний покой.
Отперев дверь своей квартиры, Виктория сразу прошла к комоду и достала из ящика старое письмо. То самое, которое когда-то написала Константину, но так и не отправила. Обращение, исписанное её тогда сборящейся рукой, было пропитано отчаянием и упрёками. Она разорвала конверт и прочла несколько строк, покачала головой: как много в них было непрожитой злости. Потом, не колеблясь, аккуратно скомкала лист, пошла на кухню и бросила в мусорное ведро — и тут же ощутила маленькую победу над собой. Память осталась, а нужда в самобичевании исчезала.
Сняв туфли, она задумчиво прошлась по прохладному полу коридора. Открыла окно, впуская влажный осенний воздух. Казалось, он принесёт с собой холод, но вдруг почувствовалась легкость. Она положила руку на подоконник, посмотрела на ночные огни города, на тёмные силуэты деревьев. «Моя жизнь не кончилась», — прошептала Виктория, сдерживая тихую улыбку.
Телефон громко вибрировал: на экране высветилось имя дочери. Виктория резко взяла трубку, не пряча радости:
— Алло, привет, дорогая… Да-да, у меня всё хорошо. Как ты?
Слушая знакомый голос, будто растворялась в тепле и понимании, и с каждым словом — ещё больше верила, что старые призраки остались позади. Она слышала о дочкиных планах, мелких заботах, радостных моментах, и уже не страшилась признать, что имеет право на новое счастье, пусть и в пятьдесят с лишним.
Закончив разговор, она ещё немного постояла у окна. Потом увидела в зеркале на стене своё отражение: в квартире было темно, и контуры лица едва угадывались в стекле. Больше не хотелось судить себя за прошлое, не хотелось корить за неудавшийся брак. Скучно жить, таская за собой ворох претензий, когда впереди столько неизвестного. Может, стоит наконец примерить что-то другое — пойти в ту же танцевальную студию для взрослых, которую когда-то хотела посетить? Или записаться на курсы иностранного языка, о чём мечтала ещё в молодости? Теперь ничто не удерживало. В её власти было самой стать для себя главным источником света, а не ждать, пока кто-то зажжёт лампу в её темноте.
Она прикрыла глаза и почувствовала странную смесь горечи и облегчения — точно слёзы катарсиса. Хотелось позвонить подруге или кому-нибудь ещё, поделиться: «Я наконец-то простила и его, и себя». Но пока не стала: решила сохранить это внутреннее озарение как самое близкое, личное. Пусть оно будет тихо согревать сердце, как чай с бергамотом на столике в ресторане.
На улице снова раздался чей-то смех из соседней квартиры, но теперь он не резал слух, а казался обычным шумом чужих жизней. Виктория поняла, что может жить рядом с этим весельем и не чувствовать боли.
Она посмотрела на разбросанные вещи в комнате, в которой сдерживала себя годами. Мягко провела рукой по стопке книг о любви, которые читала вечерами. Сейчас все эти строки казались лишь тенями её собственных желаний, но это не делало их бесполезными. Когда-то они помогали ей выжигать бесконечные ночи тоски. Теперь у неё появилось желание дописать свою историю самостоятельно — ту, где нет места вечной обиде.
Внутри уже росло ощущение, что наконец-то распрямила плечи. И, как бы смешно ни звучало, она вновь ощутила лёгкую радость от того, что просто дышит, слышит себя и чувствует покой в груди. Выходные она проведёт так, как сама захочет: может, прокатится в парк, полюбуется последний раз осенней листвой, устроит небольшой пикник с Татьяной, смеясь над старыми воспоминаниями. А может, останется дома, заварит травяной чай и, пересматривая фотографии далёких лет, научится не бояться собственных воспоминаний.
Виктория тихо закрыла окно, чтобы не мерзнуть, прошла к столу и, сев на старый уютный диван, почувствовала в душе мягкий простор. «Теперь, — подумала она, прижимая к себе тот самый лист, что подобрала у ресторана, — на всё есть свой новый смысл». И впервые за долгое время улыбнулась так, как улыбаются люди, ощутившие свободу от прошлых оков.
