Она допила бокал почти залпом, губы стиснулись так, что стекло едва не треснуло. Чёртов вечер, чёртов офис, где даже после восьми не утихал шум принтеров и перезвон телефонов. По осеннему дождливому окну сбегали мутные капли, а ей было тошно от самой себя. Глупо, как же глупо… Почему она вообще решилась на это, и почему сейчас ощущала себя преступницей, сидя на холодном кожаном кресле среди терпкого запаха сигаретных ожогов на ковролине?
Вино оставляло горьковатый привкус, а внутри поднималась тревога. Темные круги под глазами она уже не пыталась замаскировать; пусть весь мир видит, что её обуревает бессонница и постоянное давящее чувство вины. Все эти разложенные бумаги на столе, внезапно бесполезные отчёты и папки с финансовыми сводками — она собирала их машинально, два-три раза переставляя с места на место. Слишком поздно делать вид, будто ничего не происходит… Нужно было придумать, как сказать мужу о том, что случилось между ней и няней их сына.
Третью ночь подряд в голове крутилась одна и та же сцена: её легкомысленный смех, чужие ласковые руки, запах чужого парфюма. Сегодня няня вдруг позвонила — спросила, почему ребёнок не у неё, ведь обычно по средам он оставался у неё допоздна. В горле мгновенно пересохло, сердце дико застучало. Пришлось солгать, что малыш болеет и она на работе допоздна. Всё, как всегда, враньё поверх вранья. Как же противно…
Сидя за офисным столом, она подумала, что домой идти невыносимо страшно. Коллеги уже разбежались, никто не слонялся по коридорам, не грел кофе в общем кулере. В мутном свете настольной лампы её собственное отражение в стекле казалось призраком. Тягучая тишина давила сильнее любых упрёков, которые она готовилась услышать от мужа. И всё-таки телефон постоянно выскальзывал из рук, как будто сам подсказывал: Скажи ему, позвони, признайся.
Она набрала номер лучшей подруги, Зои. Длинные гудки прерывались глухими шелестами, пока наконец не прозвучал её сонный голос:
— Алло?
— Привет… Извини, что поздно. Слушай, мне нужно поговорить.
— Ты в порядке? Что случилось?
— Зоя, я… я изменила ему. С няней.
В трубке воцарилось безмолвие. Потом Зоя выдохнула:
— Ну ты даёшь. И что дальше?
— Не знаю… Я хочу признаться, наверное. Но боюсь, что он убьёт меня или сбежит. Может, мне уволить её и никому не рассказывать?
— А смысл? Если всё и так уже сидит внутри тебя, ты ведь себя этим не спасёшь.
Она выключила телефон, осознав, что подруга не предложит волшебного решения. Грусть накатила такой волной, что захотелось сползти под стол и там разрыдаться. Вспомнила, как муж когда-то дарил ей безумно красивое платье сливового цвета — с тех пор, как случилась та глупость, она не надевала его ни разу. Будто оно превратилось в символ предательства. Может, сжечь его, как раньше люди сжигали письма с дурными воспоминаниями?
Она представила лицо сына: малыш, крепко держащий няню за руку, сияющий взглядом, когда та рассказывала свои сказки. Если её уволить, ребёнок потеряет дорогого человека. И она уже не была уверена, что способна спокойно объяснить всё сыну. Он слишком мал, чтобы понять, почему взрослые рушат то, что казалось таким прочным.
— Привет, — произнёс муж, когда она всё-таки появилась на пороге. Он стоял в коридоре без тапочек, будто ждал её в тревожной готовности. — Всё в порядке? Ты сегодня поздно.
Она не смогла сразу ответить. Стянула пиджак, почти бросила сумку в угол и, содрогаясь от внутренней дрожи, прошла на кухню. Нельзя больше притворяться…
Так стоп!!! Вы всё ещё не подписаны на наши каналы в Телеграмм и Дзен? Посмотрите: ТГ - (@historyfantasydetectivechat) и Дзен (https://dzen.ru/myshortsstorys)
Он сел напротив, устало скрестил руки на груди. Взгляд у него был странный — вроде обеспокоенный, но ещё не враждебный.
— Мы поговорим?
— Я… Да, — еле выдавила она. Сердце колотилось где-то в горле.
— Ты уже неделю ходишь сама не своя. Ребёнок скучает, няня спрашивает, что происходит. А у тебя вид, будто ты три ночи не спала. Ты в курсе, что у нас уже пакеты под глазами на двоих?
Она нервно сглотнула, вспомнив про темные круги, которые и без того были слишком явны.
— Я не знаю, с чего начать… — её голос сорвался, и она почувствовала, как внутри всё опускается. — Я совершила ошибку, большую ошибку.
Он не спросил, какую именно, он будто уже всё понял. Секунды тянулись бесконечно. Было слышно, как в коридоре капает вода из крана в ванну.
— С ней? — тихо проговорил он, и в его голосе промелькнуло что-то похожее на поражение.
Она кивнула. Потом разрыдалась, прижимая ладони к лицу. Какой стыд… Как я могла…
— Прости. Я не знаю, что со мной было.
Он оставался на месте, не трогал её, не укорял громким окриком и не давал пощёчин, как она почему-то ожидала. Это вызывало ещё больший ужас.
— Я не буду устраивать сцен. Не буду ломать посуду. Только скажи… зачем?
— Я запуталась. Я так устала… Всё навалилось: работа, домашний быт, наше постоянное отчуждение. И она всегда была рядом. Милая, понимающая…
Он слушал, не перебивая. На мгновение ей показалось, что он зажмурится и бросит всё. Но он лишь печально покачал головой.
Пару минут они молчали, каждый в своей канаве из страха и обиды. Наконец он поднялся, налил себе воды.
— И что теперь? — спросил он.
— Я не хочу терять сына, не хочу рушить семью… Но может, уже и нет семьи, раз такое произошло?
Он посмотрел на неё, словно видел впервые.
— Я люблю тебя. Наверное, глупо так говорить после твоих слов, но я не могу просто обрубить всё одним махом. Ты тоже решай, чего хочешь.
Она не ожидала такого. Думала, он выгонит её вон, потребует немедленного развода. А он… готов понять? Или это лишь временная оторопь, за которой вскоре придут гнев и презрение?
— Мне страшно, — повторила она. — Я чувствую себя отвратительно.
— А я чувствую себя дураком, — слегка устало усмехнулся он, отпивая воду. — Давай поступим так: мы с тобой поговорим с няней, решим, что дальше. Может, найдём другую. Может, попытаемся как-то всё обсудить, без истерик. И если ты… если хочешь всё сохранить, будем пытаться.
Она лишь кивала, словно маленькая девочка, которую отчитывают за разбитую вазу. В глубине души боролись два ощущения: горькое облегчение и ещё более мучительная вина, пропитавшая каждую мысль. Уволить няню? Неужели вот так стереть её из жизни ребёнка и делать вид, что ничего не было? Но, возможно, это единственный путь, чтобы спасти остатки веры мужа. Пусть и на обломках.
Ребёнок, словно улавливая тревожную атмосферу, встал посреди ночи и вошёл в кухню, потирая глаза:
— Мама, папа, вы чего не спите?
Она подхватила его на руки. Глянула на мужа. Тот лишь устало улыбнулся. Всё же мы остаёмся родителями, пока этот малыш рядом.
Она понимала, что впереди долгий и нелёгкий разговор, который не освободит её от ощущения разбитого зеркала. Но вместе с тем, это был шанс — возможно, последний — не добить всё окончательно.
В ту ночь она, не сказав больше ни слова, легла рядом с мужем в постель, где долго слушала в тишине его напряжённое дыхание. Утром они примутся говорить, снова и снова, разбирая осколки их семьи. Я не хочу терять ни его, ни малыша… Но я не могу вернуть всё, как было прежде.
Поднимая взгляд к потолку, она вдруг вспомнила то самое сливовое платье. Внутри мелькнула мысль, что история ещё не закончена. И будет ли у неё право на ошибку в этот раз — вопрос, который грохотал в сознании, как набат, не давая уснуть.
