Полина вздрогнула, хотя вокруг стояла тишина. Никакого свиста ремня, никакого тяжёлого шага. Но в сознании этот звук вдруг резанул, как когда-то в детстве: короткое шипение и треск кожи об воздух, прежде чем она прижималась к стене в страхе.
Кирилл наклонился к ней:
— Всё в порядке? Ты такая бледная.
Она машинально провела рукой по запястью, словно проверяя, не осталось ли там следов. Потом выдавила:
— Просто вспомнила кое-что… ерунда.
Но это была не ерунда. Когда-то, давно, ей казалось, что дом — это то место, где всегда безопасно. Так, по крайней мере, говорили другие дети во дворе. У неё же был отец, чья суровая рука нависала над их ветхим бытом. Когда за окном орали петухи, а на кухонном столе громоздился ржавый бидон с молоком, отец мог войти в комнату, сдвинув брови, и она уже знала, что сейчас что-то сделает не так — уронит тарелку или слишком громко вздохнёт. И ремень висел на видном месте, словно вечное напоминание — не смей спорить.
В те годы у них был огромный огород, в котором все работали без устали: копали, таскали воду, собирали картошку. Полина не жаловалась, старалась отгородиться от страха воображаемыми мирами. Всё вокруг дышало бесконечной нехваткой денег, сухими ветрами и разговором об очередях за хлебом. Мать тогда казалась призраком, который тихо бродил во дворе и облегчённо кивал отцу, лишь бы он быстрее уходил на заработки.
Спустя много лет жизнь изменилась. Полина получила образование, уехала в город. С отцом она почти не общалась, а о матери вспоминала редко, будто в детстве всё уже было сказано и ничего нового ждать не приходилось. Сорок минут на электричке разделяли их семьи — её новую, с Кириллом, и старую, где ничего не менялось.
В один из субботних вечеров они с мужем сидели на кухне. Кирилл резал хлеб, а Полина искала по телефону старые фотографии, чтобы переслать подруге. И вдруг пришёл звонок — номер матери.
— Полина, — голос звучал напряжённо, как будто старый патефон заел, — у отца серьёзные проблемы со здоровьем. Ему плохо. Нужно, чтобы ты вернулась.
— Что? — переспросила она. В горле колко защекотал страх. — Он ведь мог обратиться к врачу. Почему именно сейчас?..
— Он не может сам, — отрезала мать, — ему нужна помощь.
Полина молчала. Кирилл слушал обрывки разговора и смотрел на неё, будто чуял грозу. Внутри у неё всё бушевало. Образы детства всплывали перед глазами: ремень, отцовский крик, мать, поглядывающая куда-то в сторону, чтобы не видеть синяков.
Когда она нажала «завершить звонок», по телу пробежала дрожь. Кирилл отложил нож и тяжело вздохнул:
— Ты вроде бы не рада этим новостям.
— Я не знаю, как на это реагировать, — слова выскальзывали невпопад. — Он болен, но я не могу вот так взять и вернуться…
Она остановилась, чувствуя нервный тик у левого глаза. Кирилл мягко коснулся её плеча.
— Решение только твоё.
Ночью Полина не спала. Ей казалось, что мерно тикают невидимые часы, прямо как те, настенные, в её детстве, когда отец показывал стрелку и шёпотом угрожал: «Время уходит, а ты бездельничаешь». Тогда ей казалось, что эти часы отмеряют её собственную вину.
Надо ли возвращаться? Она вспоминала колкие слова матери: «Я два раза не повторяю». Как будто вся семья ежедневно носила в себе затаённое желание повелевать друг другом. Но больше всех повелевал тот самый ремень.
Утром она решилась поговорить с мужем:
— Кирилл, я знаю, что заставляет меня дрожать. Я помню удары, помню, как всю ночь лежала без сна, потому что отец мне снится всё время… И теперь они звонят, как ни в чём не бывало. — Она сжала руку мужа. — Но я не могу снова оказаться там.
— И не обязана, — он ответил мягко. — Разве это твоя обязанность?
Она покачала головой:
— Отец ждёт, что я вернусь и буду ухаживать за ним. Видимо, мама считает, что это нормально — я же дочь, значит, должна.
— Если ты не хочешь возвращаться, можешь помочь иначе.
Она знала, что есть дом престарелых, где обо всём заботятся специально обученные люди. И всё-таки на душе было неспокойно. Как быть? Этот панический ужас перед отцом, который жил в ней, внезапно поднял голову: *«Предашь его, а вдруг накажет?»* Но его ненависть её уже не касалась, она давно выросла, вышла замуж, построила собственную жизнь.
Пару дней она металась между чувством вины и лихорадочной уверенностью, что больше не хочет жертвовать собой. В конце концов, позвонила матери сама и сказала:
— Я не приеду. Я могу платить за его содержание в пансионате, но жить там вместе с ним не буду.
— Ты так говоришь, будто мы чужие, — выдохнула мать. — Кто тебе дал право решать, что лучше?
— Просто я не могу… не могу вернуться в тот дом. И не хочу слышать поучения о том, какая я плохая дочь.
Она почувствовала, как руки дрожат, и быстро отключилась. Потом долго сидела на кухонном стуле, уставившись в окно. За стеклом мелькала обычная городская суета — чужие люди торопились по своим делам, ни один не подозревал, какой ураган бушует внутри неё.
Так стоп!!! Вы всё ещё не подписаны на наши каналы в Телеграмм и Дзен? Посмотрите: ТГ - (https://t.me/ru1ogorod) и Дзен (https://dzen.ru/1ogorodru)
Когда вечером пришёл Кирилл, Полина сразу же сказала:
— Я решила. Я устрою его в хорошее место. — Сама удивилась, насколько спокойной прозвучала фраза.
Он осторожно улыбнулся:
— Кажется, это мудрое решение.
На следующий день позвонила мать.
— Ты убегаешь от ответственности, — голос звучал холодно, почти враждебно. — Твой отец, несмотря на все ссоры, растил тебя.
— Растил? — полилась горькая усмешка. — Он бил меня. Растил? Он только кричал и указывал, и всегда винил меня в своих несчастьях. Если это называется «растил», то ладно, пусть будет. Но мне хватило.
— Не смей так говорить. Он твой отец.
— Я много раз молчала, пока он поднимал ремень, думала, так и должно быть. А теперь всё. Я не обязана заботиться о нём так, как вы ожидали. Да, я обсудила это с Кириллом. Я буду оплачивать его лечение и уход, но не просите меня переселяться к вам. Мне достаточно воспоминаний.
Мать тяжело дышала в трубку.
— Знаешь, у нас все так жили тогда, не ты одна…
— Да, но я больше не живу ТАК, — перебила Полина. — Всё кончено.
Она положила телефон на стол, вздохнула. Тяжесть внутри вдруг отступила, будто ржавые скобы сорвались с груди. Кирилл вошёл, присел рядом и коснулся её руки.
— Ты в порядке?
— Кажется, да. — И она в самом деле это чувствовала: не ту отчаянную боль, а странное облегчение.
В её памяти всплыл ремень, но уже без прежнего ужаса. Он лежит на куче хлама, забытый и порванный, как ненужная вещь. Тиканье часов тоже звучало иначе — не грозное, а просто счёт времени. Может, отец и дальше будет тихо ругаться, обвинять её в равнодушии. Но больше нет пронзительного страха, что его гнев раздавит её.
Соседи, узнав о решении Полины, с сочувствием поджимали губы. Некоторые перешёптывались: «Как же так? Выгнала в дом престарелых…» Но она больше не оборачивается на эти шёпоты. Слишком долгое время её жизнь вращалась вокруг чужих ожиданий. Теперь всё иначе.
Через неделю Полина пошла к психологу. Села перед столом, дрожа и с трудом подбирая слова:
— Я всё время боялась, что повторится… что я снова буду чувствовать себя маленькой девочкой, которой грозят и приказывают.
Психолог понимающе кивала, позволяя ей излить душу.
— Но теперь я хочу начать жить своей жизнью, — твёрдо сказала Полина.
И действительно, в ней творилось что-то новое. Остаток лета она провела в спокойном наблюдении за собой: как учится дышать ровнее, как пытается не вздрагивать, когда кто-то махнёт рукой. Кирилл стал чаще говорить, что гордится ею.
Они переехали в более просторную квартиру с высоким балконом и видом на маленький сквер, где по утрам мамы выгуливали дошкольников. Полина стала замечать, как отпустила давнюю обиду и перестала бояться, что гулкое эхо ремня снова донесётся из-за угла.
Однажды она сидела на диване с чашкой чая, когда раздался звонок от матери.
— Как он? — спросила Полина раньше, чем мать успела что-то сказать.
— Привыкает… навещают врачи, процедуры… Да, там чисто и ухоженно, — голос матери звучал теперь намного тише. — Я думала, что скажу тебе резкое, но… Знаешь, возможно, ты была права.
Полина молчала, чувствуя непривычное тепло. Слова извинения от матери никогда не звучали в их семье. Ее глаза вдруг защипало, но слёзы успокаивали, смывая следы прошлого.
— Ну ладно, — сказала мать чуть неуверенно. — Береги себя.
И связь оборвалась.
Полина несколько минут сидела неподвижно, держа телефон в руке. Потом улыбнулась и подарила себе короткий вздох счастья. Ей больше не нужно оправдываться ни перед матерью, ни перед своими детскими страхами. Она признала то, что случилось много лет назад, и научилась жить дальше.
За окном сгустились сумерки, в тёмно-синем небе замерцали первые звёзды. Кирилл, заметив, что она задумалась, подошёл и обнял её за плечи. Её сердце билось ровно, без прежних судорожных скачков. Какой-то тихий голос внутри повторял: «Теперь ты сама решаешь, как жить».
Так она и оставила позади старые, трескучие ужасы об отцовских наказаниях. Мир стал шире, и в этом мире у неё было достаточно любви и поддержки, чтобы смело смотреть вперёд.
