Она ворвалась в прихожую словно ураган, не чувствуя веса ключей в руке. Ноги сами несли к единственному человеку, который ещё парой часов раньше казался ей родным и близким, а теперь, казалось, стоял костью в горле. Пальцы дрожали, и остановиться она уже не могла. Хотелось кричать, хоть стены были привычно гладкими и стерильными, без единой пылинки.
— Ты что, наконец, решил домыть пол до дыр? — с издёвкой выпалила она, увидев его в резиновых перчатках и с тряпкой в руках. — Сколько уже можно? Хватит превращать мою жизнь в вечно отдраенную тюрьму!
Он медленно обернулся, бросил на неё спокойный взгляд, словно не слышал её. Она не выдержала. Впрочем, последние полгода она всё время чувствовала, что вот-вот сорвётся. Вечные укоры, наставления, примеривания белых перчаток в буквальном смыслe… Как давно она разучилась дышать свободно?
Когда они только начинали встречаться — она любила дверцу шкафа приоткрытой, а он каждый раз, шутя, подкрадывался и аккуратно приводил её в порядок. На тот момент это казалось забавным привычкам педанта, который, может быть, даже заботится о ней. Но с годами привычка обросла целым комплексом правил, попытками перевоспитать её, всю — от мыслей до манеры оставлять ложку в раковине, не сполоснув её.
Теперь она стояла в центре идеально вымытого пола, чувствовала, как её правый глаз снова начинает подёргиваться. Это случалось всякий раз, когда эмоции перекрывали ей горло. Она рассеянно провела рукой по волосам, которые в этот вечер были растрёпаны не меньше, чем её душа.
— Ты можешь хотя бы раз выслушать меня нормально? — проворчала она, чувствуя, что гнев и обида смешались в горький осадок на языке. — Я устала, мне нужно отдохнуть. И нет, я не хочу видеть эти чёртовы тряпки и эту твою манию всё просматривать через лупу.
Он только пожал плечами. Снял резиновые перчатки, тщательно вымыл руки и, не глядя ей в глаза, подошёл к шкафу с моющими средствами.
— Грязь не исчезнет от твоих разговоров, — наконец сказал он, осторожно расставляя флаконы по размере. — Ты всё время говоришь и… разбрасываешься словами. А я убираю последствия.
Свои страхи она загоняла поглубже, но когда-то же всё равно должно было прорвать. Незадолго до этого дня, ровно за пять минут до её срыва, ей пришло сообщение от подруги:
«Ты не поверишь, Ира! Я на море! Солнце, пляж и коктейли. Жизнь такая классная, чёрт побери!»
Она долго смотрела на фото, где счастливая подруга улыбалась, а вокруг плескался бирюзовый океан. И словно щёлкнуло: я тоже хочу дышать, как она, без страха и ощущений, что мне не место в собственном доме.
Она разом вспомнила все агрессивные претензии о том, как неправильно она сложила полотенца или что не убрала за собой пару крошек со стола после ужина. Эти мелочи копились снежным комом, внутри росла агрессия, которую она прятала за улыбкой, боясь очередного скандала. Но сегодня… сегодня у неё будто вырвали предохранитель.
— Ты не замечаешь, что у меня есть мои собственные чувства? Я не вещь, которую нужно поставить ровно на полку! — её голос сорвался, и она опять увидела его странно спокойные глаза, смотрящие словно сквозь неё, мимо.
Он вздохнул, проверяя губкой, не остались ли водяные разводы на кафеле. Он всегда был так: холоден, сосредоточен и уверенно точно знает, что прав. И она вспомнила осколки дизайнерской посуды, которые пару дней назад разлетелись от её вспышки злости. Словно не совладала с собой, бросила чашку на пол, а он тогда закинул в неё обиженный взгляд — о том, как она смеет портить вещи, купленные по фен-шую.
— Собирайся, — вдруг сказала она почти тихо, набирая в лёгкие побольше воздуха. — Уходи отсюда. Вон.
Он опустил губку, выпрямился и посмотрел на неё так, будто она сама была тем внезапным грязным пятном, которое мешает жить.
— Ты несерьёзна. Куда мне идти? Эта квартира наполовину моя.
В ней всё кипело, и от собственного надрыва хотелось плакать и орать наперебой. Однако она не собиралась поддаваться жалости — ни к нему, ни к себе. Просто устала от проедающей душу чистоты, которая у него ассоциировалась с порядком, а у неё превращалась в обледеневшую тюрьму.
— Иди к своей маме, которая научила тебя наводить блеск на шкафах. Иди к друзьям, если у тебя вообще есть кто-то, кроме воображаемых микробов! — воскликнула она, чувствуя, как у неё горят щёки.
Он горько усмехнулся, почти не показывая эмоций. Словно только сейчас заметил, что она уже давно перестала быть той милой девушкой, которую можно было отчитывать за каждую крупицу пыли под кроватью. Она переместилась в комнату, где всё стояло по струнке, включая его аккуратно сложенные рубашки на тумбочке.
Не успела она и глазом моргнуть, как руки сами потянулись к этим рубашкам. Складывать их в баул было для неё чем-то вроде ритуала — высочайшего акта мятежа. Каждая рубашка — олицетворение его идеальной аккуратности, не оставляющей ей права на вздох. Годами она терпела, мирилась, надеялась, что он оттает, станет более человечным, перестанет постоянно донимать её замечаниями.
— Что ты делаешь? — спросил он, подойдя ближе.
— Абсолютно логичное действие — собираю твои вещи. Ты же не боишься испачкать чемодан?
На полу рассыпались пакетики с лавандовыми саше, которые он всегда клал между свитерами, потому что «так положено, чтобы всё хранилось без запаха». Последней каплей было то, что он начал поднимать их по одному и класть в отдельный пакет, чтобы не смешать с остальной одеждой. Её охватил такой абсурд, что она прыснула коротким смехом, но глаза при этом жалобно засверкали слезами.
— Ты хоть раз сможешь сказать: «Я понимаю, что тебе тяжело»? Сможешь признать, что требует королевской чистоты, но забываешь про доверие и любовь? — горько произнесла она, собирая в охапку его джинсы и свитера. — Ты меня видишь вообще?
— Я тебя вижу, — ответил он после долгой паузы. — Просто ты сама ведёшь себя, словно… не хочешь порядка, не принимаешь моих норм.
Она поняла, что он так ничего и не понял. И, видно, никогда не поймёт. Главным в этом разговоре снова оказалась «чистота», а не её чувства. В горле застрял спазм, будто она проглотила всю боль разом.
— Уходи, лучше уходи, — повторила она уже тише, утратив долю гнева, зато ощутив себя пустой внутри. — Если бы ты любил меня, то чистые полы были бы не так важны, как моё спокойствие.
Так стоп!!! Вы всё ещё не подписаны на наши каналы в Телеграмм и Дзен? Посмотрите: ТГ - (@historyfantasydetectivechat) и Дзен (https://dzen.ru/myshortsstorys)
Прерванный спор завис, словно и не был спором вовсе, а стал приговором. Он медленно закрыл чемодан, схватил с кровати пиджак и встал в дверном проёме чуть боком, будто до последнего раздумывал, нужно ли ему это всё. Возможно, он надеялся, что она одумается, даст отыграть ситуацию обратно. Но её взгляд не оставлял выбора.
— Когда вернёшься за остальными вещами, скажи заранее, — устало заметила она, чувствуя, как плечи сковывает то ли сожаление, то ли облегчение. — Я не хочу быть дома, когда ты всё это заберёшь.
Он с минуту молчал, а потом произнёс вполголоса:
— Я не хотел доводить нас до этого. Ты капризная, да, но… я просто хотел иметь нормальный уклад…
— Прощай, — обрубила она, сжав губы.
Дверь захлопнулась едва слышно, без громких ударов. Но сердце у неё колотилось так, словно квартиру только что снесло ураганом. Неужели всё — и правда конец?
Она обошла все комнаты в поисках чувства свободы, которого так жаждала. Промелькнуло воспоминание: как-то раз, пытаясь сгладить конфликт, она разбила блюдце «случайно», чтобы проверить, будет ли он ругаться. Ругался, злой и обиженный. А она потом злилась на себя за этот детский поступок. И всё же тогда, ещё много месяцев назад, ей стало понятно, что любит она его — но его навязчивость отравляет им обоим жизнь.
На столе лежала его белоснежная рубашка. Видимо, забыл. Или оставил специально, как сигнал, что вернётся? Пытаясь разобраться, она села рядом, коснулась идеальных манжет. Пахло мылом и чем-то резким, чем он обычно обрабатывал бельё перед глажкой.
Осторожно взяла рубашку, прижала к лицу и вдруг почувствовала, что ей не больно… а пусто. Не хочу больше бояться оставлять свой мир в беспорядке, только бы его не злить, — подумалось ей. Ей нужно было просто жить, как захочется.
Тихо прошла на кухню, там завалились на пол несколько разнокалиберных тарелок, которые она в растерянности вынимала из шкафа, пытаясь найти себе хоть какое-то занятие. Несколько ёмкостей с остатками еды были расставлены по местам — всё так, как он учил, удручённо отметила она, — но уже пять минут назад она освободила себя от этого навязываемого порядка.
Сняла с холодильника список правил, который он прикрепил магнитами, даже не заметив, когда успел это сделать: «Мой посуду сразу», «Вытирай стол насухо», «Ставь обувь в ряд»… Казалось, кто-то распорядился её домом, словно она и не хозяйка вовсе. Прятаться за миролюбивые улыбки в течение года было ошибкой. Но теперь пора навести свой порядок, — с горькой иронией подумала она и безжалостно сняла листок, бросила его в мусорную корзину.
Над полом заметалась пыльная соринка — она уже представила, как он бы сейчас побежал за ним, но вместо этого она легко дунула, и соринка кувыркнулась дальше, растворившись под стулом. Ей стало чуть легче на душе. Шаг за шагом, она ощущала, как тиски ослабевают: теперь можно бросить чашку в раковину, не тревожась, что кто-то тут же начнёт выговаривать об «идеальной чистоте».
Она вспомнила, как подруга только сегодня писала ей яростные сообщения с пляжа:
«Ирка, я так устала от серых будней, вот вырвалась хоть на недельку! Может, и тебе пора сбежать?»
Тогда Ира лишь тяжело вздохнула, не понимая, куда ей сбегать из квартиры, когда и в своей-то жить не давали. Но сейчас, после произошедшего, мысль о том, что где-то по-настоящему можно дышать свободно, подействовала на неё почти целебно, хотя и пугала. Она кинула взгляд в телефон, увидела фото волны, разбивающейся о берег, и вдруг ощутила непреодолимое желание тоже куда-нибудь сорваться.
Однако ей надо сначала восстановить голову, найти работу, которая не давила бы так сильно. Слишком много в последнее время она жертвовала собой — и дома, и на службе. Педантичность любимого человека давно перешла черту разумного. Какие-то абсурдные правила и вечные наставления, как будто она — не взрослая женщина, а девочка-подросток, которую учат, что пыль и беспорядок — главный враг человечества.
Она взглянула на его белую рубашку, что осталась лежать на столе. Подумалось, может, выбросить её, чтобы окончательно порвать. Но внутри уже не было ни ненависти, ни желания мести. Только тихое сожаление, что всё вышло так глупо: двое любили, а в итоге превратили свой дом в гиблое поле битвы.
Склонив голову, она сгребла рубашку и аккуратно повесила её на спинку стула, будто позволяя себе маленькую вольность — пусть висит, пока захочется. Никто уже не станет придираться, если она не сложила совсем ровно.
Несколько минут она сидела, слушая, как в тишине жужжит холодильник. Стук её сердца стал выравниваться, словно организм успокаивался после долгой паники. Её мысли начали кружиться вокруг возможности новой жизни. Может, устроить перестановку в гостиной? Смахнуть всё с полок, чтобы освободить пространство? Или лучше первым делом позвонить подруге и узнать, есть ли поблизости билет на ближайший рейс к морю?
Но покидать квартиру сейчас она не планировала. В ней всё же остались собственные корни, смешанные с воспоминаниями. И как бы она ни злилась, гнала во все стороны эту «обречённую чистоту», внутри оставалась какая-то душевная привязанность к тому, что они выстраивали вместе.
Она встала и тихонько прошлась босиком по коридору. От прикосновения тёплых досок пола, которые он тоже всегда натирал до блеска, удивительно полегчало. Сердце сжималось от понимания, что завтра наступит новый день — без его упрёков, но и без его присутствия вообще. Что ж, нужно жить дальше, — сказала она себе, открыв окно, чтобы впустить прохладный воздух.
Уличные огни отражались на стекле, медленно заливая комнату мягким сиянием. Она вынесла на балкон маленький стульчик и чашку остывшего чая, ухватила куртку, потому что на дворе уже темнело. Сидя под открытым небом, она смотрела, как городской пейзаж моргает светящимися окнами чужих историй. Кто-то там сейчас, возможно, счастливо смеётся, а кто-то, как она, задыхается в четырёх стенах.
Нестерпимо захотелось увлететь куда-нибудь — в свободное пространство, где не будут поправлять каждое её движение. Вздохнула, прикрыла глаза. Она понимала, что впереди мог быть непростой период: раздел имущества, обсуждения, объяснения знакомым. Но главное, что решительность в ней уже вызрела. А рубашка, забытая на стуле, будет стоять свидетельством: он был, он ушёл, и я вырвалась из этих стерильных оков.
На утро она проснулась от странного чувства — будто освободилась от тяжёлого груза. За окном, правда, серо-хмурое небо, но в душе появилось необычное ощущение лёгкости. Не нашлось больше ни зеркальных совещаний с самой собой, ни страх попасть под критику. Кофе был сварен, как придётся, без точного отмеривания пропорций и без сердитых комментариев. На душе стало тепло, почти приятно.
Сидя на диване, она достала телефон и набрала номер подруги:
— Привет. Слушай, ты ещё у моря? — несколько секунд молчания, а потом она улыбнулась. — Да, я думаю, что скоро соберу чемодан. Мне надо немного вздохнуть, без рамок и ограничений.
Подруга что-то отвечала взволнованно, спрашивала, всё ли у неё в порядке. И Ира наморщила лоб, неожиданно поймав себя на том, что она не хочет долго оправдываться или жаловаться.
— Да всё хорошо. Я просто устала. Поеду туда, где можно ходить босиком не только по чистому полу, но и по мокрому песку, понимаешь? — Она тихо улыбнулась, услышала, как на другом конце провода смеются.
Закончив разговор, она отставила телефон и снова взглянула на рубашку. И в голове мелькнуло: когда вернусь с этого своего побега, повешу её в дальний шкаф — на память о том, как не надо жить.
Она не знала, вернётся ли мужчина за своими вещами сегодня или через месяц. Но теперь это не имело для неё такого уж большого значения. Стук её сердца был ровным и уверенным, а глаз почти успокоился — уже не дёргался так часто.
Она сделала глубокий вдох, прошлась по квартире, намеренно не поднимая с пола пару соринок. Пусть лежат. Мне ведь больше не надо жить по чужим правилам. И, чувствуя в себе странную смесь горечи и свободы, она начала складывать свою одежду в небольшой чемодан — так, как считала нужным: неаккуратно, кое-как. Затянув застёжку, она взяла ключи и вышла за дверь, в то самое пространство, где, возможно, никто не станет больше судить её за то, что она не любит идеальную чистоту.
Оставшись в квартире, плотно закрытой и чуть ветреной, лежала всего одна вещь — белая рубашка, аккуратно дожидающаяся решения своей участи. И прохладный сквозняк, проскальзывая между стен, слизывал её легкий запах моющего средства, словно унося с собой последние воспоминания о навязчивой потребности вылизывать жизнь до зеркального блеска.
