Анна стояла у окна с чашкой недопитого чая и смотрела, как дождевые капли, будто маленькие иголки, пронзают серое небо. Осень в этом городе всегда выводила её из равновесия, напоминая о бесконечных заботах и бессонных ночах. На экране телефона высвечивался фотопортрет дочери — двадцатилетней Насти с весёлой улыбкой. Но сейчас Анна не находила себе места: она снова отправила сообщение, а ответа всё не было.
Что, если у них опять пьянка? — пронеслось в голове. — Господи, лишь бы дочь не оступилась.
Она усилием воли заставила себя оторваться от окна и сделать привычные утренние рутинные действия. Взяла зонт, вышла на улицу и направилась к магазину, где по пятницам закупалась продуктами. Холодный воздух хлестнул по лицу, окатывая то ли влагой, то ли щемящей тревогой. Обычно Анна любила тишину осеннего утра — можно было уловить гул далёких машин и ритм города, который только просыпается. Но сегодня этот ритм казался ей тягостным, давящим. Зонт скрипел в руке, словно вторя её внутреннему беспокойству.
По пути Анна заглянула в маленькое кафе, где уже ждали две подруги. Они бурно обсуждали чужие новости, переглядывались и клали на стол телефоны, готовые в любой момент поделиться свежей сплетней. Анна присела к ним, коротко улыбнулась и заказала кофе. Подруги тут же принялись расспрашивать, как у Насти дела и не связывалась ли она сегодня. Анна лишь покачала головой:
— Пока молчит. Я звонила… Как всегда, занято.
Она вернулась домой чуть раньше полудня. Первое, что почувствовала, открыв дверь, — резкий запах алкоголя. В коридоре стояли пустые бутылки, словно чьи-то бессмысленные трофеи. Анну затрясло, хотя сама не понимала — от холода или от ужаса. Навстречу ей из комнаты вышла Настя в потёртых джинсах и растянутом свитере. За ней, чуть пошатываясь, следовал Владислав, тот самый парень, которого Анна терпеть не могла видеть рядом с дочерью.
— Ты обещала не приводить… — Голос Анны резко сорвался. — Что это за бардак?
Дочь только взяла Влада за руку и взглянула на мать с вызовом:
— Мы ничего не натворили, мам. Просто сидели, слушали музыку. Зачем ты начинаешь?
Владислав ухмыльнулся в ответ, не сказав ни слова. Он всегда казался Анне липким пятном, которое трудно оттереть. Глаза его были пустыми и безразличными. Она пыталась сдержаться, но ком застрял в горле, а слова вылетели сами:
— Сколько можно? Настя, он же… он просто тянет тебя на дно! Остановись!
Дочь лишь сдернула плечом.
— Ты ничего не понимаешь.
А позже, когда Владислав ушёл, Анна умоляла:
— Настюш, ну пожалуйста, порви ты с ним. Я чувствую, боюсь, что он втянет тебя во что-то такое, из чего потом не выбраться…
Но Настя в ответ неумолимо хмурилась, скрещивала руки на груди и твердила:
— Мама, прости, но это моя жизнь. Мне хорошо с Владом.
Анна не спала всю ночь. К утру её лихорадило, сердце колотилось от страха и бессилия. В груди будто образовалась пустота. Первыми лучами осеннего солнца она набрала номер психолога, чьё имя когда-то советовала коллега. Договорилась о консультации для дочери — втайне надеясь, что, может, специалист сумеет достучаться туда, куда материнский голос уже не проникал.
Поначалу Настя восприняла идею со скепсисом, но Анна поставила условие: или они вместе идут к этому психологу, или Настя сама оплачивает свою учёбу. Дочь вроде согласилась, но по пути к кабинету выслушивала увещевания матери с каменным выражением лица.
— У каждого свои проблемы, — повторяла Настя. — Зачем меня лечить?
Через неделю после визита Анна получила страшный звонок: Настя не вернулась с учёбы, а телефон был недоступен. Подруги дочери ничего толком не знали, но тут одна из них проболталась: «Да вроде они с Владом куда-то сорвались». Анна, словно во сне, металась по улицам, в панике заходила в прокуренные подъезды, стучала в двери знакомых компаниям, которые часто сбивались в шумные тусовки. Потом услышала имя Влада: мол, тусит в каком-то притоне на окраине сотового квартала.
Измождённая, бледная Анна добрела до подозрительного дома, откуда вырывались оглушительные звуки нелепой музыки. В подъезде стояла удушливая смесь запахов табака и перегара. Она постучала в железную дверь, приоткрытую на щеколду. Её пропустили неохотно, после тысячи wary-взглядов. В полутёмной комнате под грубым матрасом кто-то лежал без движения, кто-то сидел, бормоча невнятно. Анна позвала дочь — и увидела Настю в углу, с заплаканными глазами и растрёпанными волосами. Девушка бросилась к матери, крепко обняла и начала плакать в голос.
— Я думала, Влад позаботится обо мне… он ушёл с ребятами куда-то, даже не объяснив…
Анна не стала ругать или обвинять её. Сама дрожала, потому что сердце готово было выскочить из груди. Впервые за много дней Настя выглядела растерянной, будто вдруг осознала, во что вляпалась.
Вечером Анна позвонила подруге и, прижимая к уху телефон, рассказала о своей идее:
— Я хочу… показать Насте документальный фильм, который снимала ещё моя знакомая журналистка. Там о людях, повязших в зависимостях, о том, как они выбираются… или не выбираются. Думаю, это может подействовать сильнее, чем все мои слова.
Но уже на следующий день случился новый удар: Анна получила звонок от незнакомого номера. Говорили, что Владислава нашли в подъезде с передозировкой. Жив, но в тяжёлом состоянии. Настя была в слезах, металась по комнате. И Анне пришлось взять ситуацию в свои руки: она отвезла дочь в больницу, к отделению, где Влад лежал под капельницами.
— Он же совсем мальчишка… — Настя всхлипывала. — Как так можно? Зачем он вообще начал это всё?
Анна смотрела на неё и чувствовала раздирающее противоречие: с одной стороны, хотелось утешить, обнять, сказать тёплые слова. С другой — вся эта история погубила их прежние отношения, уничтожила доверие.
В больнице Анна столкнулась с худенькой, измождённой женщиной — матерью Влада. Та отчаянно выпрашивала у врачей подробности состояния сына. Завидев Анну, она вдруг взорвалась:
— Это ты всё подстроила, да? Она (кивок на Настю) довела его, вот и оказался мой мальчик на грани!
— Да вы что несёте?! — Анна ошарашенно вскинула брови. — Ваш сын чуть мою дочь не погубил!
Стараясь не повышать голос, Анна почувствовала, как внутри всё кипит. К горлу подступил крик, но она сдержала себя. Женщина схватила Анну за рукав, прошипела:
— Хватит. Пусть ваш ребёнок катится, а мой выкарабкается. Я сделаю всё, что в моих силах.
У той в глазах была какая-то древняя усталость, перемешанная с яростью и страхом. Анна на миг ощутила странное чувство: А ведь мы обе просто хотим, чтобы наши дети выжили.
Так стоп!!! Вы всё ещё не подписаны на наши каналы в Телеграмм и Дзен? Посмотрите: ТГ - (@historyfantasydetectivechat) и Дзен (https://dzen.ru/myshortsstorys)
Настя тем временем сидела у двери палаты и не знала, идти ли к Владиславу. Он пришёл в себя, лежал, закрыв глаза. Она заглянула внутрь и тихо спросила:
— Можно я посижу рядом?
Он кивнул, но не взглянул на неё.
Анна дождалась, когда дочь выйдет из палаты. Родные глаза Насти были полны боли:
— Мам, я.. не знаю, что делать. Мне его жаль, я не могу бросить.
— Но и спасать его против его же воли ты не обязана, — с трудом вымолвила Анна. — Сама видишь, не всегда помощь принимают.
Казалось, Настя услышала эти слова, хотя бы краем сердца. Она уткнулась лицом Анне в плечо.
Врачи говорили, что Владу придётся пройти курс реабилитации. Анна только кивала, слушала усталое бормотание его матери и думала: Пожалуйста, пусть это станет точкой отсчёта. Пусть мы сделаем всё по-правильному.
По возвращении домой Настя долго плакала и не хотела говорить ни о чём, пока Анна не включила тот самый документальный фильм. На экране мелькали лица людей, некогда таких же молодых и наивных, их признания о первой пробе и о том, как наркотик выжигал изнутри. Настя смотрела напряжённо, ни разу не отрывая взгляда. И в какой-то момент вздрогнула, прижав руки ко рту.
— Мам, я будто себя вижу… вернее, нас всех. Это же то же самое.
Анна села рядом, обняла её за плечи. Она ощутила, как что-то тает в Настином взгляде. Казалось, в этот миг закончились все иллюзии. Дочь тихо сказала:
— Надо помочь ему. Но и себя не потерять.
Наступили дни сомнений и срывов. Настя металась между желанием сделать всё, чтобы Влад выбрался из этой бездны, и страхом, что погрязнет вместе с ним. Анна была рядом, старалась говорить спокойным голосом и повторяла, что никто, кроме самого Влада, не может решить, выберется он или нет.
Время холодных дождей тянулось мучительно. Настя вначале ходила к Владиславу в больницу ежедневно, приносила фрукты, сидела возле кровати. Но он упрямо молчал, словно стыдился собственного падения. Его мать по-прежнему смотрела на Настю с неприязнью, хотя иногда в голосе звучала просящая нотка:
— Помоги ему остаться на плаву, девочка. Он у меня один.
Как-то вечером Анна увидела дочь в кухне, с застывшим в чайной ложке мёдом. Она смотрела в окно, а слёзы текли по щекам. Анна тихонько дотронулась до Настиной руки:
— Я с тобой, слышишь?
— Я знаю. Просто хочу понять… могу ли я действительно ему помочь или только наврежу?
Позже Настя позвонила в реабилитационный центр, уточнила, какие есть программы, и договорилась о встрече с консультантом. Анна услышала в её голосе решимость, которой раньше не замечала. Может, всё не так безнадёжно?
Когда Владислава наконец выписали, он выглядел чужим и потерянным, стоял у крыльца больницы, держа в руках пакет с личными вещами. Настя подошла к нему:
— Влад, мы нашли место, где тебе помогут. Хочу, чтобы ты попытался… хотя бы не отмахивался.
Он мрачно усмехнулся:
— Думаешь, там меня спасут?
Настя молча протянула руку. Он не сразу, но сжал её ладонь, при этом опустил взгляд. Анна, наблюдая со стороны, едва сдерживала дрожь: то ли от надежды, то ли от страха.
Позже, когда Влад уехал в центр, между матерью и дочерью повисла томительная тишина. Настя полдня лежала в своей комнате, выходила только попить воды. Анна стучала к ней, приносила одеяло, спрашивала:
— Может, поговорим?
И каждый раз слышала:
— Потом, мам, потом…
Только через неделю Настя заговорила сама, выйдя на кухню:
— Я думала обо всём. Знаешь, я виню себя, что допустила такой бардак… а ещё боялась, что не уцелею в этой круговерти.
Анна посмотрела на дочь с глубоким состраданием:
— Главное, что ты сейчас здесь, со мной, пытаешься разобраться.
Листья окончательно опали, под ногами лежала раскисшая жёлтая каша. Но в доме стало чуть светлее. Анна заметила, что в Настином взгляде всё реже проскальзывала тревога, она стала снова изредка улыбаться. И в тот одинокий вечер, когда тихо шумел дождь и ветер гудел в трубах, они вдвоём сидели возле ноутбука, рассматривали программу реабилитации Влада. Настя впервые за долгое время сама обняла мать и сдавленно прошептала:
— Я люблю тебя, мам. Спасибо, что не бросила меня, даже когда я кричала, что ты ничего не понимаешь.
Анна прижала её к себе и улыбнулась сквозь слёзы:
— Я же знала, что ты справишься.
Она почувствовала, как что-то внутри, наконец, даёт трещину — та сама дикая боль, которая столько недель держала её за горло. На смену пришло апокалиптическое, но освобождающее ощущение, будто жизненный ураган улегается, оставляя после себя горький опыт и простое человеческое тепло. Это было хрупкое, но такое важное чувство: Мы ещё встретимся с трудностями, но мы вместе.
Через некоторое время позвонила мать Владислава. В её голосе звучала растерянность:
— Он сказал, что останется в центре на полный курс. Я благодарна твоей Насте. Может быть, ему повезёт…
Анна слушала и понимала, что на другом конце провода тоже женщина, которая пытается сделать всё возможное. И внезапно в душе возникла тихая волна сострадания, как будто всё прошедшее растворилось в осознании, что каждая из них боролась за сына или дочь.
Наступал вечер. Дождь стих, оставив чуть влажный город в объятиях фонарей. Анна зашла в Настину комнату, приоткрыла дверь и увидела, как дочь читает учебник, устроившись с ногами на кровати. Увидела эти серьёзные глаза, уставшие, но полные решимости жить иначе.
— Мам, я… дашь мне денег на автобус? Я завтра хочу до центра доехать, навестить Влада.
— Конечно, — Анна вздохнула с облегчением. — Только смотри, будь осторожна.
Дочь кивнула, и Анна тихо прикрыла дверь. Ночью она снова не спала, но на этот раз чувствовала не свинцовую тревогу, а что-то напоминавшее покой. Простенькое смирение с тем, что не всё в её руках, и одновременно уверенность, что вместе они смогут пережить многое. Она уронила голову на подушку, позволив слезам стекать по щекам. Но в этих слезах не было отчаяния — только глухая усталость и тихая надежда, которую никакой холодный дождь не мог потушить.
