Алексей не сразу заметил тонкий конверт, который кто-то просунул под дверь его квартиры, — он лежал на полу, почти сливаясь с ковром цвета кофе с молоком. Только когда Алексей наступил на уголок бумаги, ощутил под подошвой лёгкий хруст и поднял конверт, машинально разглядывая печать в виде двух перекрещенных стрел. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел такой знак раньше. Сердце сжалось, будто предчувствие чего-то неотвратимого стукнуло в грудь.
Открыв конверт, Алексей обнаружил всего одну фразу, выведенную неровным почерком: «Сделай выбор и избавься от боли». Казалось бы, обычные слова, но в ту же секунду бумага в его руках вспыхнула, не обжигая пальцы, зато вырисовывая на коже странный след, словно стилизованную букву «Л». Алексей отдёрнул руку и уронил остатки письма на пол. Заставил себя поднять горящие клочки, но мгновением позже они превратились в тёмный пепел, рассыпавшийся возле его ботинок. Что это значит? — незваный вопрос засел в голове, не давая покоя.
Он судорожно выдохнул, попытался стряхнуть напряжение и прошёл к окну. В зеркале, прикреплённом к дверце шкафа, увидел искажённое лицо: мешки под глазами, словно ночами Алексей вёл ожесточённые бои с собственной тенью. Сжимающийся шрам на правой руке выглядел особенно болезненно. Когда-то в порыве отчаяния он сам поставил эту метку — доказательство слабости и накатывающей на него депрессии, о которой никому не решался говорить.
На следующее утро Алексей вышел из дома пораньше и, покачиваясь на каблуках от усталости, направился в кафе неподалёку от офиса. Этот ритуал был для него неизменным: взять стаканчик капучино, постоять у окна, где по осенним улицам текут прохожие. Минута застывшей тишины между шумным тротуаром и собственной внутренней пустотой. За стойкой, как всегда, хлопотала Оля — жизнерадостная официантка, которая хоть раз в неделю, но пыталась завязать с Алексеем разговор.
— Доброе утро, — сказала она вполголоса, улавливая что-то смутное в его взгляде. — Что-то непривычно рано вы сегодня.
Он кивнул, отводя глаза.
— Не мог дома оставаться, — тихо проговорил и опустил взгляд на кофейные зерна в прозрачной банке. Выдохнул: — Сейчас такое… время. Мне надо проветриться.
Ему вдруг вспомнилась ночная паника: он всё прокручивал в голове картинку обугленного письма и символ, выжженный на коже. Это походило на скверный сон, но след на руке никуда не делся. Улыбка Оли на миг смягчила ощущение тупой тоски. Однако Алексей был слишком уставшим, чтобы ответить ей тем же. Он забрал капучино и почти бегом вышел из кафе, словно feared, что её сочувствие доберётся до самых болевых точек.
Вечером, перелистывая старые бумаги, Алексей наткнулся на фотографию и застыл. На снимке он вместе с давним другом Игорем, который погиб в автокатастрофе три года назад. Сколько раз я проклинал тот день… Его передёрнуло. Тёплые воспоминания мгновенно смешались с чувством вины. Он же должен был быть тогда за рулём и отвезти Игоря домой, но не смог, потому что «торчал» на сверхурочной встрече с клиентами. Игорь поехал один, поздней ночью, а дальше — чудовищная авария, отнявшая у него жизнь.
Алексею вдруг стало невыносимо холодно. Руки затряслись, в груди запульсировала тревога, голова пошла кругом. Ещё утром он просто боялся очередного серого дня, а теперь в нём вскипела старая рана: потери и виной. Мог ли я предотвратить это? Может, всё тогда повернулось бы иначе? Рядом с этой мыслью всплыл образ странного символа. Сделай выбор и избавься от боли. Нервный смешок сорвался с губ.
Ни маме, ни сестре он не рассказывал, как тяжело ему жить со своим чувством вины. Он держался внешне спокойным, методично штамповал отчёты на работе и почти не жаловался. Зато ночью частенько думал, что если однажды исчезнет прямо на рассвете, то никто и не заметит. Страшноватые мысли загрызали его изнутри, как будто тайный червь уже давно поселился в душе и точил, точил, точил.
Спать в ту ночь Алексей так и не смог. К утру он встал, накинул пиджак и отправился не в офис, а в психотерапевтический центр, адрес которого однажды видел на рекламном буклете. Ноги будто сами несли туда, а внутри всё лихорадочно бунтовало: Это ж надо, до чего докатился, что иду к психотерапевту!
Он почти на автопилоте вошёл в здание, поднялся на второй этаж. Приёмная встретила его ровными кремовыми стенами, ненавязчивым ароматом трав. У стойки сидела администратор с улыбкой, успокаивающей, как у няни в детском саду. Алексей чуть покашлял, стесняясь.
— Здравствуйте. Я… хотел бы записаться. Если можно, как можно скорее.
Он ожидал, что ему предложат место едва ли не через неделю, но, к его удивлению, администратор сообщила, что у доктора Говорова есть «окно» в расписании через сорок минут.
— Подождёте? — дружелюбно спросила она, махнув рукой в сторону просторного коридора с удобными креслами.
Алексей тяжело кивнул. Он словно опустился на дно океана: всё оставшееся время сидел молча, обхватив себя руками. Я уже не смогу вернуться к прежней жизни? Смешно, но будто кто-то незримый открыл перед ним непривычную дверь, и он переступал порог, не зная, что ждёт на другой стороне.
Первые сеансы у психотерапевта проходили в болезненном молчании. Алексей боялся заговорить о самом главном, словно приоткрыть свою тайну означало вбросить последнюю карту и проиграть окончательно. Но доктор Говоров неторопливо вёл беседы, иногда задавал простые вопросы: о детстве, об отношениях в семье, о шраме на руке. И понемногу Алексей рассказывал — о треклятой ночи, когда его друг погиб, о том, что сам он считает себя жалким и подавленным.
Как-то вечером после сеанса Алексей вышел из кабинета точно опустошённый, но и немного просветлённый, как бывает после долгого плача. Он прошёлся до кафе, где Оля уже заканчивала смену. Подождав, пока она уберёт со столиков, он осторожно окликнул её:
— Оля… вы… может, посидим? Я угощаю чаем, если у вас есть время.
Так стоп!!! Вы всё ещё не подписаны на наши каналы в Телеграмм и Дзен? Посмотрите: ТГ - (@historyfantasydetectivechat) и Дзен (https://dzen.ru/myshortsstorys)
Она выглядела удивлённой, но кивнула. Когда они остались вдвоём за угловым столиком, Алексей постарался сказать хоть что-то вразумительное:
— У меня есть вещи, которые меня тянут на дно. Я… часто не могу их проговорить.
Она прикусила губу и коротко ответила:
— Я догадывалась, что у вас проблемы. Вы… часто смотрите так, словно у вас внутри разбитое стекло.
Алексей чуть вздрогнул. И вдруг понял, что ему хочется рассказать. Не о всех деталях сразу, но хотя бы поделиться тем, что тяготит: одиночество, вина, страх. Он говорил медленно, запинаясь, и уже не заметил, как Оля тихо положила ладонь на его руку. Вроде бы ничего особенного, но внутри у него всё сжалось, и тёплая волна прошла по телу. Он не разрыдался, не сорвался, просто впервые за долгие месяцы почувствовал некую поддержку от живого человека.
Спустя несколько дней он решился встретиться со старыми друзьями, которых давно избегал. Ещё больше года назад они звали его в гости, пытались вытянуть куда-нибудь на концерты. Алексей тогда находил отговорки, уходил в себя, уходил от любых социальных контактов. Но теперь появилась странная храбрость: что, если вместо того, чтобы каяться наедине, попытаться снова понять, кто он, как человек среди людей?
Вечер получился сложным. Они заговорили о погибшем Игоре. Один из друзей вдруг сказал, как бы мимоходом: «Эх, Лёха, пойми, это не твоя вина, от судьбы не уйти. Мы все думаем, что могли бы что-то изменить, но, похоже, никто не всесилен». Алексей начал было возражать, но вдруг осёкся и опустил взгляд. Потом невольно вытащил из кармана старую фотографию, показывая её другим. Это было редкое фото, где Игорь улыбался во всю ширь. В тот миг Алексей ощутил, как в горле встаёт ком. Он выдавил:
— Знаю… Но я… никак не смирюсь. Чёрт, в тот день я обещал его подвезти…
Он не договорил и понял: впервые люди, сидящие за столом, смотрят на него без тени укора, и в этом нет притворства. Словно каждому из них тоже что-то откликнулось в сердце. Никто не стал говорить лишнего. Кто-то положил руку ему на плечо. Алексей, ощупывая давящую пустоту внутри, вдруг осознал, что она чуть отступила.
С этого вечера он начал вести дневник. Психотерапевт порекомендовал записывать всё, что тревожит. Так Алексей проводил вечера: листая записи, пробуя сформулировать, где начинается и заканчивается его боль. Кое-где пером он рисовал символ — тот самый, что отобразился при сгорании письма. Пытался понять его значение, как если бы это был ребус. И в процессе понял: Сделай выбор и избавься от боли. Может, это и есть призыв: решиться признать себя живым человеком, а не роботом на службе своих страхов. Принять, что он заслуживает жить дальше, даже если когда-то не успел спасти друга.
Последние капли отчуждения в нём испарились в тот вечер, когда он снова пришёл в кафе. Оля увидела его издалека, улыбнулась, и Алексей понял, что приходит не только за кофе, а за чувством, будто здесь его ждут. Собравшись с духом, он поздоровался с ней негромко, но с непривычной уверенностью в голосе.
— Мне надо тебе сказать… — начал он, опуская взгляд на свою ладонь, где белел шрам. — Я живу… в таком состоянии, как будто меня нет. И только недавно осознал, что хочу вернуться к себе настоящему. Ты… хоть немного понимаешь, о чём я?
Оля посмотрела на него с тёплым сочувствием, без фальши, без попыток сказать «всё будет хорошо» — словно узнавала что-то родственное в его словах.
— Понимаю, — произнесла она. — Иногда нам всем нужно место, где можно побыть с собой. Если хочешь, я готова выслушать.
И Алексей, внезапно сбив дыхание, начал говорить. О страхе, который преследует его ночами. О чувстве вины перед Игорем. О спасительном решении сходить к терапевту. И о том письме, что вспыхнуло у него в руках, словно кто-то свыше дал ему знак. Говорил долго, чуть запинаясь, чувствуя, как в груди расплавляется застарелый ком. Наконец выругался тихо, отмахнувшись от слёз: мол, не мальчик уже, а тридцатидвухлетний мужик.
— Главное, ты не молчишь об этом, — просто ответила Оля и легко сжала его кисть. — По-моему, сейчас это самый сложный, но и самый важный шаг.
Когда он вышел из кафе, уже стемнело, улицы искрились оранжевыми фонарями, а дождь моросил тонкими иголками. Алексей поймал своё отражение в витрине: тот самый уставший взгляд, потерянный, но всё же более осознанный. Шрам на руке уже не казался проклятием, а скорее напоминал: Я прошёл через боль и остался жив. Он вспомнил о завтра: о том, как снова пойдёт на работу, где ему придётся делать мониторинг отчётов и общаться с клиентами. Но теперь представил течением мыслей: Я могу справиться. Могу дышать. Я хочу жить.
Утром, ровно в половине восьмого, он вновь осенил себя маленьким личным праздником: пошёл в привычное кафе и заказал кофе. Разговор с Олей ещё хранил в нём тепло, да и сегодня она была на смене. Когда она поздоровалась и спросила, как дела, Алексей не отвёл глаза.
— Нормально. И это… спасибо тебе за вчера. Мне многое помогает, когда я могу просто сказать о том, что чувству.
Он поднял взгляд и заметил фотографию друга в кармане, уже без боли посмотрел на неё. Почувствовал, как по-другому начинает звучать внутри тот символ, выжженный письмом. Можно освобождаться от собственного плена, пусть и медленно, небольшими шагами. Главное — решиться и не прятаться вовсе.
Капучино на вкус оказался чуть горьковатым — видимо, обжарка зерна сегодня была другая. Но Алексей лишь улыбнулся и сделал большой глоток. Горечь иногда бывает к месту, ведь только так ярче ощущаешь сладость каждой наступающей минуты.
