Звук часов сделался оглушительным в тот момент, когда я поняла, что мой брат больше не хотел ходить в школу. Будто кто-то вбил клин между ним и всем миром, а я стояла перед ним растерянная, не в силах переключить стрелки назад. Помню его мольбы отпустить, не заставлять, а я только плакала и уговаривала: «Ты же умный, добрый, ты заслуживаешь лучшей жизни». Он смотрел на меня, словно я пришла с другой планеты.
Вспоминая ту сцену, я невольно держу в руке небольшой футляр, где храню его волосы, срезанные за неделю до… конца. Они всегда со мной. Может, это звучит странно, но для меня это важнее любых талисманов и амулетов. В больнице никто не знает об этом, а я и не рассказываю: ведь у всех свои тайны, свои любимые призраки.
Я — детский онколог. Парадоксально, что именно там, где ежедневно сталкиваешься со страданием, можно обрести пусть хрупкий, но спасительный смысл. Каждый раз, когда спасаю чью-то жизнь, я будто расплачиваюсь за свою беспомощность тогда, когда теряла брата.
Сегодня в кабинет привели девочку. Первое, что бросилось в глаза, — бледное лицо и запавшие глаза. Ей лет десять, и родители заметили у неё непонятные синяки на руках. Я пролистала историю болезни, посмотрела анализы. Вроде бы ничего однозначного, но я видела тревожное слово «подозрение» и понимала: нельзя отмахнуться.
— Доктор, а можно мне посидеть у вас в коридоре? — тихо спросила девочка. — Мне страшно, когда на меня все смотрят.
Я уже собралась кивнуть, как вдруг в кабинет зашёл её отец — рост, походка, знакомый взгляд. Мороз пробежал по спине, когда услышала фамилию в карте. Роман В. Именно тот самый хулиган, от издёвок которого мой брат часто ломался ещё в школе. Брат не раз говорил: «Рома опять довёл меня, я больше не могу…», а я, дура, считала, что всё образумится.
— Здравствуйте, — сказала я, стараясь не выдавать растерянность.
— Добрый день, доктор, — Роман глянул на меня, потом отвёл взгляд, словно не узнал, или сделал вид, что не узнал. — Спасибо, что приняли нас так быстро.
Это было похоже на иронию судьбы: чужой человек, бездушно кидавший брата в пучину насмешек, теперь просил моей помощи. Я стиснула зубы, вдруг почувствовав волну блеклой ярости. Не поддамся, — сказала себе, — я здесь не для мести.
Мы провели обследование: пока не всё ясно, но девочке требовались дополнительные анализы. Старалась сосредоточиться на работе — выслушивала её хрупкий голос, смотрела, как она опускает глаза, когда боится вопросов про боль. При этом внутренне горела, вспоминая, как Роман всё время поддразнивал брата, даже когда тот не хотел вставать с кровати по утрам.
Когда анализы подтвердили наличие опухоли, я разрывалась между гневом и состраданием. С одной стороны, ненависть: хотелось сказать Роману, что его подлость отозвалась в моём брате смертельной травмой. С другой, понимала: он-то сейчас рыдает внутренне за своего ребёнка, и я как врач обязана лечить.
— Скажите, это лечится? — спросил он с дрожью в голосе. — Мы готовы ехать куда угодно, главное, спасите её.
— Я сделаю всё возможное, — проговорила я, стараясь не смотреть ему в глаза.
Он кивнул, опустив голову, и вышел за дверь. Девочка осталась, чтобы подготовиться к процедурам. Я смотрела на неё и вспоминала лицо брата в последний день: такое же худое, загнанное. Мне стало невыносимо страшно, что история может повториться, пусть и не в таком же сценарии, но со столь же горьким концом.
Когда началось лечение, эта маленькая пациентка сначала плакала, потом старала себя отвлечь, читая книжки в палате. Роман старался быть рядом, помогал ей, приносил фрукты, разговаривал с медсёстрами. Мне казалось, что он узнал меня, но не решается подойти. И лишь однажды, когда я поздно вечером выходила из кабинета, увидела, как он стоит в коридоре, ожидая меня.
Так стоп!!! Вы всё ещё не подписаны на наши каналы в Телеграмм и Дзен? Посмотрите: ТГ - (@historyfantasydetectivechat) и Дзен (https://dzen.ru/myshortsstorys)
— Доктор, — с трудом начал он. — Я не знаю, помните ли вы меня… Мой прошлый класс… ваш брат…
У меня внутри будто рвануло что-то старое, зачерствевшее и полное гноя. Но я только тихо спросила:
— И что вы хотите мне сказать?
— Извиниться, наверное, — он выдохнул, тревожно заломив пальцы. — Я был дураком. Не понимаю, почему третировал вашего брата… тогда мы были… не знаю, какими мы были. Мне сейчас только стыдно.
Глядя на него, я не чувствовала удовлетворения. Слова «извини» не оживят того, кто ушёл. Но в глазах этого человека я видела что-то новое: не ту высокомерную ухмылку школьного задиры, а сложное чувство вины и, возможно, какого-то позднего раскаяния.
— Вам не за что извиняться передо мной, — бросила я. — Вы попросили бы прощения у него, если бы могли.
Он кивнул, опустив взгляд, и остался стоять в сумерках коридора. Как будто только осознал, что не сможет уже ничего вернуть.
Недели шли, анализы улучшались. Девочка стала улыбаться, когда видела меня, спрашивала о том, почему я стала врачом. Я отвечала расплывчато. Не хотела погружать её в собственную историю. Однако однажды она взглянула на прядь волос, которую я достала из кармана халата, когда думала, что в палате никого нет.
— Это чьи? — спросила девочка робко.
— Мой брат… он… — слова застряли где-то у горла.
Она молча кивнула и так искренне прижалась ко мне, что я чуть было не разрыдалась. Столько тепла в этом обнимании! И я вдруг почувствовала, как моя затаённая боль начинает понемногу отступать.
Лечение продолжалось с переменным успехом. Но мы всё преодолели: химиотерапия, сложные процедуры, бессонные ночи для всех. Спустя пару месяцев тесты показали: опухоль поддаётся лечению, есть надежда на полное выздоровление. В день, когда мы получили эти результаты, отец девочки подошёл ко мне, стараясь держаться спокойнее, чем обычно.
— Спасибо вам, — произнёс он негромко, но решительно. — Вы… вы дали ей жизнь.
— Жизнь всегда даёт шанс на исцеление, — сказала я тихим шёпотом, чувствуя, как с меня слетает последний комок горечи. — Нужно только открыть сердце.
Он не ответил, лишь посмотрел так, будто понял, чего мне стоило это прощение. А я улыбнулась: в тот момент увидела, как за моей спиной словно встаёт отражение брата, оборачивающегося со спокойной улыбкой. Вот он, конец моим старым страхам.
Девочку выписали через неделю. Когда она прощалась со мной в коридоре, бегом ринулась обнять, прижалась щекой к моему плечу. Рядом стоял её отец, сжимая руки в кулаки, словно боялся выронить благодарность, которая была тяжелее всяческих слов. Я ничего не сказала, просто обняла ребёнка и вздохнула свободно, без сожалений.
С тех самых пор я больше не мучила себя вопросами «почему» и «за что». Утрата брата останется моей незаживающей раной, но она перестала кровоточить ненавистью. Мне захотелось верить, что где-то в другом мире он всё видит и улыбается.
