– Все любят его победы — в тени осталась только я

Звонок от матери звучал так, словно он пришёл из далёкого прошлого, где все мои желания и обиды растворялись в ежедневной рутине. В трубке раздался знакомый голос, до боли родной, но каждый раз вызывающий странную смесь радости и раздражения. Я тихо выдохнула, сжимая пальцами ручку кресла у себя в офисе.

— Анют, привет, у нас тут такой повод собраться! — Мама говорила бодро, будто боялась упустить шанс поделиться торжественной новостью. — Представляешь, Дима получил новую награду. «Лучший работник месяца»! Всё, как он мечтал. Ещё грамоту дадут.

По спине прошла волна холода. Снова… Снова только он. Взгляд упал на маленького лемурчика, прикреплённого к моим ключам. Эта игрушка спасала меня от ощущения пустоты, напоминая, что хоть что-то в моей жизни может быть по-настоящему уютным.

Я отключилась от потока материнских слов, но губы сами машинально бормотали: «Да-да, очень рада за него». Мне было горько, но я не удивлялась. Тридцать пять лет я слышала одни и те же фразы: «Посмотри, как здорово у Димы получается!», «Он у нас такой талантливый, поспевай за ним, доченька». Наверное, они не хотели причинить мне боль, но, увы, всё складывалось именно так. Когда ты растёшь в тени чьих-то достижений, внутри формируется хрупкое ощущение: для них я – не главный герой.

Выйдя из офиса в ветреный, душный полдень, я позволила крикам цикад заполнить душу. Подтянула на плечо потёртую джинсовую сумку и рассматривала своё отражение в стеклянной двери: яркие губы, а в глазах – тоскливая пустота. Когда-то я обожала слушать похвалу родителей и брата, гордилась, что у меня есть семья. Но постепенно научилась замечать схематичность этих «похвал»: любая реплика обо мне неизбежно сводилась к сравнению с успехами Димы.

— Привет, Анют, — подруга с работы выходила вслед за мной. — Слышала, твой брат опять молодец? Поздравляю!

Я опустила взгляд. Неужели даже тут, за дверьми этого шумного офиса, не избавишься от сравнений? Подруга улыбалась искренне, как будто я сама должна ликовать. Я отмолчалась, кивнула. Иногда проще согласиться и промолчать, чем объяснять, почему каждый такой «поздравляю» бьёт по сердцу.

На следующий день я нашла в почтовом ящике бандероль: родители прислали конверт с новой статейкой, вырезанной из местной газеты. Писали, что Дима претендует на повышение. Так много громких слов: «лучший специалист», «уникальный прорыв», «молодой талант». Я держала этот листок, чувствуя, как в груди нарастает колючая обида. Моя работа в маркетинге, довольно успешная, казалась им чем-то обыденным: мол, «она же не ракету строит». А Дима строит свою жизнь так, что все вокруг ликуют.

Пара друзей пригласила меня в кафе вечером. Я решила пойти, чтобы отвлечься от мыслей о новых «подвигах» брата. За столиком в углу мы втроём оживлённо обсуждали чьи-то отпускные планы, затем один из друзей вдруг вспомнил:

— Слушай, Анют, а твой брат как? Ты говорила, он где-то круто устроился. Вон, сегодня читал про него!

Я поджала губы, но постаралась ответить спокойно:

— Он молодец, да… Только давайте сменим тему.

Моё замечание повисло в воздухе. Наверное, в глазах друзей всё выглядело забавно: почему бы мне не погордиться таким родственником? И всё же я так устала от постоянной роли ведомой. Внутри появилось упорное желание выкрикнуть: «А как же я? Моя жизнь никому не интересна?!» Но сдержанность взяла верх, и я лишь тихо допила свой кофе.

Под вечер я долго искала что-то в старых бумагах и случайно наткнулась на пожелтевшую фотографию: я, пятнадцатилетняя, стою рядом с родителями и улыбаюсь, прижимая к груди какую-то грамоту. Слева – Дима, его лицо искажено недовольством. Удивительно, но когда-то родители искренне радовались и моим успехам. А я радовалась тому, что у меня есть брат, пусть он и ворчал на камеру. Почему всё поменялось? Когда произошло смещение приоритетов? Я растерянно провела пальцем по старому снимку.

На следующий день раздался стук в дверь. Я живу одна, поэтому гости без предупреждения – редкость. Открыла, и передо мной предстал сам виновник моих вечных внутренних тревог – Дима. Я внутренне напряглась, потому что не знала, чего ожидать. Он сказал, будто бы между делом:

— Привет, Анютка. Я в твоём городе по делам, решил заскочить.

Он вошёл с лёгкой улыбкой, не заметив, как моя рука нервно сжимает ручку этого самого лемура. В гостиной мы сели напротив друг друга, и он почти сразу начал свой монолог о той самой награде, что получила шумный отклик. Мне стало не по себе:

— Я очень рад, что все оценили мою работу, — говорил он бодро, — ещё чуть-чуть – и получу должность руководителя.

Я слушала, кусая губы. Хотела сказать что-нибудь ободряющее и тёплое, но внутри кипело недоброжелательство: почему он ни разу не спросил, как у меня дела? Почему не поинтересовался, чем я живу? Даже в нашем коротком семейном разговоре место Анны отведено лишь в качестве слушателя.

— Дим, а тебе не интересно, как я? — вырвалось наконец.

Он смутился, откинулся на спинку дивана и пожал плечами:

— Конечно, интересно. Просто… ты обычно сама рассказываешь о своей работе, а тут я… ну да, прости.

Мы сидели в затянувшейся паузе. И я впервые осмелилась заговорить о наболевшем:

— Ты понимаешь, что всё время меня с тобой сравнивают? Мама, папа… все. Я устала чувствовать себя неудачницей. Иногда мне кажется, что моими успехами никто не гордится, — голос дрожал. — Я люблю тебя, ты мой брат, но… неужели нельзя просто видеть во мне человека со своими победами, а не вечную тень?

Он вздохнул, глядя куда-то в сторону.

— Анют, я редко задумывался об этом. Возможно, был не слишком внимателен. Но я не раз хотел рассказать родителям, что у тебя своя жизнь, свой успех. Они просто… У них, видимо, вы с детства ассоциировались с разными ролями. Ты – добрая, но тихая, а я — ведущий. Вот и всё.

Слова брата звучали логично, но не снимали боль. Мне хотелось услышать признание, что меня недооценили. Но он лишь повторял, что родители «не со зла».

После его ухода я тяжело осела на диван и взглянула на телефон. Десяток пропущенных звонков от мамы. Глянула в окно на улицу, где жёсткий июльский зной постепенно сменялся легкой вечерней прохладой. Может, и правда, всё равно? — подумалось мне. Но я знала, что это не так.

Следующим утром я увидела, что мама вновь писала в мессенджер: «Анют, не забудь, завтра у нас большое семейное собрание по поводу награды Димы. Очень ждём тебя!» Желание сорваться и укорить их в одностороннем внимании пересилилось тихим гневом. Внутри что-то надломилось, и я ответила коротко: «Не приеду».

Меня пробрала тревога. Что если обижу их или испорчу отношения совсем? Но, с другой стороны, сколько раз я шла на уступки и ехала «порадоваться» за Димины победы? Сколько раз я гладила его грамоты и отчётные документы, робко надеясь, что однажды родителям в голову придёт похвалить и мою карьеру? Между этими вопросами я чувствовала, как вырываюсь из какого-то круга, где всегда крутилась вокруг чужих достижений.

На работе в этот день я будто проснулась от долгого сна. Чувствуя непривычную решимость, подошла к своему руководителю и заговорила о возможности взять дополнительный проект, который давно присматривала. Начальник удивился: обычно я не проявляла такой настойчивости. Но сразу согласился. Я черкнула подпись на договоре, и внутри стало чуть теплее. Возможно, у меня получится вырваться из состояния вечной серости, если начну сама напоминать миру о себе.

Вечером мне позвонила мама. Гудки звучали настойчиво, я всё же ответила, хоть и боялась разговора.

— Анют, я не понимаю. Почему ты решила не приезжать? Твой брат будет ждать. Мы все ждём!

— Мам, я устала. Вы с папой всегда видите во мне просто придаток к его успехам, — выдохнула я в трубку. — Мне больно и обидно. Я… я больше не хочу жить в этом сравнении.

В ответ раздалось недоумённое молчание, и я начала слышать, как она пытается оправдываться:

— Да что ты такое говоришь? Мы всех вас любим… Ты всегда была такой спокойной! Разве мы не поддерживали тебя?

— Мало. Во всяком случае, для меня это было недостаточно, — внутри меня стучало разрывающее сердце, а голос звучал холоднее, чем хотелось. — Мне жаль, если это ранит, но я не могу больше молчать.

Она вздохнула, и вектор разговора сместился: от материнского монолога к неожиданному признанию, что нам было бы неплохо обсудить всё вместе. Но вместо «Приедешь ли ты к нам?» я услышала: «Нашли ли мы способ не обижать тебя?» Приятно, что она задала вопрос прямо, пусть и с изрядной долей растерянности.

Через день я всё-таки решила ехать к родителям, чтобы поставить точки над «и». Вошла в родительский дом, а в воздухе витал тёплый запах печенья и сдобы. Когда-то я обожала эти домашние посиделки. Помню, как в детстве мы устраивали ужины, и мама неизменно хвалила и меня, и Диму за всякие школьные мелочи. Но потом всё упростилось до сухого: «Ну ты как там, Аннушка?» и «Димочка, браво!»

Меня встретили настороженно. Отец молча поправлял очки, мама прижимала руки к груди, а брат пытался выглядеть дружелюбно, хотя чувствовалась натянутость.

— Поговорим? — предложила я.

Мы уселись на кухне. На столе стояли аккуратно сложенные грамоты брата: мама приготовила их к семейному обсуждению. Но я сделала вид, что ме́сто для них — где-то в другом уголке.

— Я не пришла ругаться, просто… мне надоело, что я… лишняя, — произнесла и почувствовала, как к горлу подкатывает ком. — Я стараюсь, работаю, пытаюсь развиваться. Но каждый мой шаг остаётся в тени. А любой твой, — я повернулась к Диме, — мигом освещается прожекторами.

В кухне будто стало жарче, чем на улице. Отец наклонил голову:

— Мы и не замечали, что тебе так больно. Может, сказали бы нам раньше?

— Я говорила, — твёрдо возразила я. — Только вы не слышали.

Брат неловко кашлянул:

— Она действительно говорила… А я всё отмахивался. Думал, это такие пустяки.

Мама смотрела то на меня, то на отца, и, кажется, её сознание наконец начинало улавливать смысл моих слов. Мне хотелось верить, что они действительно не понимали, насколько глубокая эта рана.

— Прости, дочка, — мама убрала грамоты брата в сторону. — Мы всё время видели в этом не проблему, а повод для гордости за семью. Видимо, переборщили…

Наступила мертвая тишина. Я впервые услышала от неё нечто похожее на раскаяние. Но в душе всё ещё не унималась горечь: Разве стоит одного извинения, чтобы исцелить годы обиды?

Тем не менее я чувствовала, что находимся на пороге чего-то нового. Может, они начнут по-новому относиться к моим шагам, а я перестану сравнивать себя с Димой каждые пять минут. Не факт, что так будет, но хотя бы появилось осознание свершившегося надлома.

— Я не прошу невозможного. Мне просто нужно, чтобы вы… слушали и слышали меня. Мои результаты пусть не такие громкие, но это моя жизнь, — вдруг у меня задрожали руки, и я сжала лемурчика в кармане.

Они все смотрели растерянно, точно не могли сразу перестроиться. Но уже в этом взгляде чувствовалась мягкость, которая казалась новым шагом. Брат сидел рядом, а его обычно уверенная улыбка выглядела блеклой. И я понимала: у него нет злого умысла, просто мы так долго жили в привычном сценарии.

Разговор затянулся, и в сумме мы перебирали разные воспоминания из детства. Мама вспомнила, как я в шесть лет прочла толсто́вскую сказку и всем хвасталась, а они тогда больше зубрили таблицу умножения с Димой – как-то не совпало. Отец попросил прощения за то, что всегда в первую очередь замечал победы сына. Спрашивал, как я сейчас живу: «Анюта, может, тебе помощь нужна? Может, мы что-то не знаем о твоих планах?»

Глаза у меня защипало. Я ощущала себя и уязвлённой, и счастливой одновременно. Можно было бы уйти, хлопнув дверью, сохраняя горький упрёк, но я решила, что этот разговор — единственный путь к переменам. Стоит хотя бы попытаться стать видимой в собственной семье.

Когда я встала, собираясь уходить, мама пошла за мной в коридор.

— Дочка, не закрывайся, ладно? Мы всё поняли. Обещаю, я не буду каждый раз ставить Диму в пример. У тебя самой впереди столько всего.

От этого признания что-то оттаяло внутри. Я застегнула джинсовую куртку, повернулась к матери и тихо сказала:

— Надеюсь, что вы действительно будете слушать. Я не хочу терять вас, но и жить в постоянном сравнении сил больше нет.

Отъезжая, я поймала отражение в зеркале заднего вида: в глазах всё ещё мелькала тревога, но зародилась и легкая искра спокойствия. Сейчас я чувствовала, что этот шаг к равноправному принятию себя — важнее всех наград, которые когда-либо получал мой несравненный брат.

Дома я поднесла к лицу маленького лемурчика, и он словно улыбался своим пластиковым взглядом. На телефоне светились непрочитанные сообщения, но я решила пока не открывать их. Кофе в одиночку, длинная ночь мыслей, но уже без той невыносимой тяжести. Возможно, мы нашли путь, пусть и поздно, и залечим эти трещины вместе.